У русского либерализма есть существенное внутреннее противоречие. На идеологическом уровне он антитоталитарный, допускающий любое направление человеческой жизни. Однако в силу исторических обстоятельств российская либеральная традиция сложилась как тоталитарная, не допускающая культурного многообразия. Именно этот внутренний культурный дефект мешает либеральной традиции укорениться в России. Так считает историк Никита СОКОЛОВ, в 80-х - сотрудник отдела письменных источников Государственного исторического музея, в 90-х - преподаватель отечественной истории Российского государственного гуманитарного университета, в настоящее время - редактор журнала "Отечественные записки".

Свою концепцию Никита Соколов озвучил в Клубе региональных журналистов "Из первых уст".

В 17 столетии в России установилась твердая централизованная автократическая власть - условия, для либерализма чрезвычайно неблагоприятные. Соборным уложением 1649 года был окончательно утвержден и юридически оформлен опричный московский порядок. Известно, что соборное уложение закрепостило крестьян, были отменены урочные лета, то есть сыск беглых крестьян сделался бессрочным, а крепостное право - вечным. Однако точно таким же крепостным был и городской житель. Посадский или торговый человек за несанкционированный переход с одного посада в другой подлежал смертной казни. А служивый человек, будущий дворянин, даже подписывался, что весьма характерно, в своих челобитных на высочайшее имя: "холоп твой", то есть, "раб твой".

Постепенно, на протяжении 17 - начала 18 веков окончательно исчезли все институты, которые так или иначе подпитывали образцы независимого от государства, либерального, поведения. Вся полнота власти на местах перешла к воеводам, назначаемым из Москвы, а микроскопические остатки институтов местного самоуправления оказываются вспомогательными и служебными органами, которым доверяются в основном фискальные функции - сбор налогов. Например, выборными остались знаменитые кабацкие головы, собирающие питейные налоги.

Древняя традиция обычного народоправства, из которой вырастают либеральные идеи, как это было в Западной Европе, оказалась прерванной.

Либерализм восстанавливается уже силами образованного сословия - не снизу, а сверху. Интересно, что в значительной степени у основания либеральной традиции оказывается сама правительственная власть. Этот парадокс вызван чисто техническими нуждами. По крайней мере, с петровских реформ власть активно усваивает европейские технологии управления, финансового администрирования, военного дела, без которых России не мыслимо пробиться в "концерн великих держав". Но усвоить эти новшества оказывается невозможно без человека новой формации, который мог бы действовать сознательно и свободно. С этим явлением власть столкнулась уже в петровское, но особенно остро в послепетровское время, когда следовавшим за великим реформатором правителям пришлось разгребать оставленные им авгиевы конюшни. К этому времени сложился некий культурный стереотип московита, как его тогда называли в Западной Европе, совершенно не способного действовать без команды сверху.

Однако знаменитая и очень точная формулировка Ключевского о Петре: "Российская власть хотела, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно" - применима и к последующим режимам, пытающимся перенять технологии, не перенимая человека.

Нам трудно оценить узость тех рамок, в которых приходилось действовать нашим соотечественникам 18 века. В то время частный человек в принципе не мог существовать. Все привязаны к государству. Значимый и довольно известный факт: человек, подписывая любой документ, должен был себя как-то охарактеризовать. Он не мог подписаться просто "Иван Петров". Он должен был непременно отметить "отставной поручик" или "коллежский асессор". Князь Голицын, приятель Пушкина, с детства нигде не служил, потому что так сложилась его судьба. Он до старости лет подписывался "Недоросль". Статус был важнее человеческого лица.

Решительный шаг в противоположном направлении приходится делать Петру Третьему. Речь идет о знаменитом манифесте "О вольности дворянства". В феврале 1762 года с российского дворянства снимается пожизненная обязанность государственной службы. В учебниках примитивно трактуют цели и задачи этой законодательной меры. Дескать, власть окончательно купило дворянство, которое формирует гвардейский корпус, и наконец избавилась от опасности очередного дворцового переворота. На самом деле власть нуждалась в свободном человеке.

Недостаток людей необходимого типа воспринимался ею настолько остро, что возникла идея вырастить новую породу людей, как выражалась Екатерина Великая. Для этого были заведены так называемые воспитательные дома, куда поступали сироты в возрасте до трех лет, не получившие никакой социализации, не успевшие примкнуть ни к какому сословию. Из этих детей предполагалось растить новых европейцев с некоторыми особенностями, пригодными для российской власти. Эксперимент не вышел. Оказалось, что нельзя вырастить новую породу людей в тепличных условиях.

Тогда и было решено предоставить вольность дворянству, чтобы оно, будучи освобождено от обязательной военной службы, получило возможность, к чему правительство его всячески поощряло, заняться свободными искусствами, науками, свободными ремеслами, то есть механикой, физикой, химией. Это странный и парадоксальный ход. Авторитарное и самодержавное правительство вынуждено само способствовать образованию того слоя, который хотя бы теоретически станет носителем либеральной идеологии. Эта политика имела успех. Грандиозный культурный взлет, который Россия переживает в конце 18 - начале 19 веков, золотой век русской культуры, безусловно, в значительной мере является результатом указа о вольности дворянства.

Начиная с 60-х годов, происходит второе пришествие либеральной идеологии в Россию. Российское правительство отправляло экономистов в Западную Европу на обучение. Основоположники нашей либеральной мысли учились в Шотландии, в Глазго. Семен Ефимович Десницкий - непосредственно у Адама Смита. Из главного центра экономической мысли они привозили либеральные идеи. Но образцы поведения либерального человека так и не были выработаны.

В России конца 18 - начала 19 веков большое распространение получили самоубийства. И самый знаменитый пример - судьба Радищева. Радищев отбыл в чрезвычайно тяжелую ссылку, где было "не мед и не сахар ему жить". Был возвращен Павлом в Петербург. Получил вполне почетное назначение на государственную службу. И тут покончил с собой. Отгадка этого поступка в знаменитом радищевском эссе "Что значит быть сыном Отечества". "Доведенный до крайности, когда нет защиты от притеснений, вспомни, что ты человек, восхоти венец блаженства - умри".

Радищев совершенно не одинок в этом своем решении. Начиная с 80-х годов, по провинциальной России прокатывается волна скандальных самоубийств, имевших большой резонанс. Человек, не имеющий возможности действовать либерально, оставляет за собой единственный способ манифестировать свою свободную человеческую природу - покончить с собой.

Для русского либерала, прежде всего, стояла проблема - найти методы, образцы личного и коллективного поведения, которые сочетались бы с либеральной доктриной и в то же время позволяли бы эффективно действовать в рамках русского общества. Эта задача, применительно к индивидуальной судьбе, была решена Карамзиным. На счету Николая Михайловича Карамзина есть три великие заслуги перед либерализмом. Первая довольно известная: он разрешил проблему русскости и европейскости для высшего российского общества. В названии "Письма русского путешественника" современное ухо уже не слышит вызова. А заголовок-то был публицистически острым. Карамзин путешествует по Западной Европе в эпоху французской революции, когда мысль там бьет ключом. Но при этом он остается русским наблюдателем. Русский путешественник Карамзина беседует с Кантом, способен это делать и может это изложить. В этом сочинении впервые для русского читателя русской литературы дан образец высокой русской прозы, которая при этом находится на высоте европейской мысли. Это первый и важнейший подвиг Карамзина.

Менее известно, что в своем частном поведении Карамзин создал стереотип и образ свободного русского человека, который не зависит от казны. Для примера один замечательный эпизод. Павловское время, время неожиданных и совершенно немотивированных репрессий, которые могут обрушиться на кого угодно и за что угодно. Например, за неправильно одетую шляпу или за то, что неправильно поклонился на улице. Это эпоха тотального, всеобщего страха. Представьте, что в такую эпоху у дверей особняка московского градоначальника возникают повозки, гвардейцы с примкнутыми штыками. Сцена, всеми узнаваемая: арестован, отправляется в Сибирь. Это место все обходят, как зачумленное. Вдруг появляется Карамзин, демонстративно подходит к гвардейцам, кладет перед ними связку книг и говорит: "Передайте, пожалуйста, Ивану Андреевичу Захарову, отправляемому в ссылку, чтобы ему не было скучно в дороге". Разворачивается и уходит. Это был сильный поступок и сильный образец независимого поведения.

Третья великая заслуга Карамзина перед русским либеральным движением и перед традицией заключается в том, что он сформулировал либеральный идеал прогресса. Хотя как заслуга Карамзина, это в значительной степени забыто. В 1799 году Карамзин начал издавать "Московский журнал", в предисловии к которому он написал: "Истинный философ только тот, кто может жить в мире со всеми, любя и тех, кто думает иначе". Весь 18 век передовое человечество руководствовалось идеей, что истина одна. Человеческий разум един в своих требованиях для всех эпох и народов, людям просто надо познать требования этого разума. А Карамзин сказал, что единой истины не существует. Соответственно, нет единого идеала мирового порядка. Прогресс заключается в увеличении толерантности, терпимости, способности любить тех, кто разделяет иные воззрения.

Высшее русское общество усвоило эти уроки Карамзина настолько быстро, что забыло их изобретателя. В общественном сознании Карамзин остался уже не как первооткрыватель либерально поведения и либеральной формы прогресса, а как творец монархического образа отечественной истории. Здесь нет противоречия в рамках самой личности Карамзина. Карамзин был убежден, что России нужна сильная власть, потому что, в отличие от менее пресвященной народной массы, она более способна себя переломить, принять либеральную форму.

Однако буквально следующему за Карамзиным поколению пришлось столкнуться с нелиберальной властью, и оно оказалась перед необходимостью публично действовать. Но этого образца ему не было дано. Карамзин создал образец частного человека, независимого от власти, но не солидарного действия людей, разделяющих либеральные устои. Если использовать современные культурологические термины, российский либеральный слой того времени страдал от отсутствия собственного мифа. Любое общественное движение приобретает дееспособность благодаря существованию мифа, то есть, некоторого символического образца поведения. Миф русского либерализма создали декабристы.

Это не классово-сословное, а патриотическое движение. Декабристов не занимают интересы никакого классового сословия. Их главным мотивом является любовь к отечеству, желание видеть свою страну великой державой во главе всемирного прогресса. Этот союз заключается ради народного блага, но без участия народа. Это жертвенное движение, манифестирующее себя. Участники этого движения готовы выйти на площадь, стоять под картечью, но не готовы сделать ответный выстрел.

С этих пор либерализм так себя и преподносит. Эти важные черты либерального мифа оказываются губительными для русского либерализма как культурной традиции.

Поскольку после декабристского восстания стало понятно, что никакая хоть сколько-нибудь эффективная общественная борьба невозможна узким кругом лиц. Значит, надо взаимодействовать с более широкими слоями народа. Но как?

Начинается знаменитый спор западников и славянофилов. Западники по большей части были последователями Гегеля. Славянофилы же разделяли шеллингианскую концепцию исторического процесса. Если гегелевская история - это лестница, по которой все поднимаются, и все различие между народами и культурами заключается лишь в том, что некоторые уже поднялись по этой лестнице развития абсолютного духа, а некоторые еще стоят у подножья. То с точки зрения Шеллинга и его последователей, мировая история это цветник, на котором последовательно цветут разные цивилизации, каждая из которых привносит свой вклад в копилку мирового опыта.

Изъян состоит в том, что ни западническая, ни славянофильская модель не допускает разнообразия культурных срезов в рамках национальной культуры. В 18 - начале 19 века это представление о единстве национальной культуры и даже о необходимости насильственно восстановить ее утраченное единство в значительной степени подорвало кредит российского либерализма.

Культурную дилемму и проигрыш русского либерализма легче всего показать на конфликте между высокой и лубочной литературой. В 19 - начале 20 века вся русская интеллигенция была убеждена, что народная литература ущербна и убога и должна быть заменена на более качественную. Дальше мнения расходились. С точки зрения почвенников, тогда - народников, народная литература должна быть заменена более качественной литературой, которую со временем породит сам народ. Отыскивался талантливый крестьянин N-ской губернии, ему предоставлялся типографский станок, и он начинал печатать рассказы для народа. Заканчивалось эти опыты, как правило, благотворительными тиражами в сто экземпляров.

Вторая концепция: народная литература должна быть заменена литературой, которую в особом стиле и в особом ключе напишут представители высокой культуры. Кто только не пытался писать для народа! Поздний Толстой написал несколько томов. Нулевой успех. Народ упорно продолжает держаться за свою лубочную литературу.

Первое и важнейшее типологическое свойство лубка - это занимательная литература. Второе - это литература, распространяющаяся только коммерческим путем. Это принципиально. Доходы русского мужика не велики. Свою копейку он отдаст за то, что ему действительно нужно. А расходились эти книги миллионными тиражами.

На протяжении второй половины 19 - начала 20 веков в массовой литературе происходит революция, которая образованной элитой оказалось проигнорирована. В ничтожно малые с точки зрения истории сроки, примерно с 1880 до 1905 годы, массовая литература радикальным образом меняет отношение к понятиям свободы и успеха. До этого периода понятия свободы в лубочной литературе не существует, а существует понятие воли. Свобода - это свобода действовать в некоторых пределах, границах, которые определяет общество. Воля - это свобода действовать без каких-либо ограничений. Поэтому до 80-х годов центральная фигура русского лубка - разбойник. Это знаменитые Ванька Каин, Федор Чуркин.

А разбойник - это изгой. Человек, вступивший на путь разбоя, исключает себя из сообщества обычных нормальных людей, ведущих обыденную жизнь. За это он получает возможность абсолютной воли, которая символизируется колоссальным богатством, колоссальной жестокостью, колоссальной физической силой, а иногда и тайными оккультными знаниями. Примечательно, что в рамках лубочной литературы воля не имеет выхода в свободу. Человек, вкусивший воли, не может вернуться в сообщество людей, не покаявшись, не отказавшись от воли. Чтобы вернуться, он должен постричься в монахи, или совершить великие героические подвиги на войне, обычно русско-турецкой.

Кстати, в русском разбойном романе есть важное типологическое отличие от западного. Западный разбойник - это Робин Гуд или Монте Кристо. От него не требуется никакого покаяния, потому что он возвращается в общество по праву. Борясь с шерифом или с министром полиции, он отстаивает высшую ценность, хранителем которой является не власть, а общество. Русский разбойник до культурной революции в лубке совершенно не таков.

Революция происходит на рубеже 80-х и 90-х годов. В это время реально началась крестьянская реформа и освобождение крестьян. По всей видимости, с этим и связана перемена системы ценностей, которая четко прочерчивается в рамках лубочной литературы. Разбойник в качестве типологического образца и носителя идеала воли теснится частным детективом. Самым популярным героем лубочного романа становится разбойник Чуркин, который знаменит тем, что, зная воровские ухватки, стал замечательным сыщиком. Правда, господство Чуркина продолжалось не долго. Буквально через пять лет все ярмарки во всех русских городах заполонил Пинкертон. От прототипа в нем осталась одна фамилия. Все романы о Пинкертоне сочинялись в России, на Никольской улице в Москве. Сочинитель получал три рубля за выпуск. Выпусков было около семисот.

Замена эта замечательна тем, что русский читатель начинает симпатизировать совершенно другому типу свободного человека. Человеку, который на европейский лад отстаивает общественные ценности частными средствами. Этот новый взгляд на свободу человека оказался российской культурной элитой мало того что незамеченным, но и нежелательным.

Второй пункт революции, произошедшей в массовом сознании, это изменение представлений о жизненном успехе. В традиционном лубке понятие жизненного успеха никак не связывалось с изменением социального статуса. Жизненный успех мыслился в том, чтобы хорошо исполнять функцию того сословия, той профессии, той среды, в которой тебе было суждено родиться. Быть хорошим сапожником, например.

Начиная с 80-х годов, все самые популярные русские лубочные романы связаны с идеей вертикальной мобильности героя. Он выходит из своей среды. В отличие от европейского, в русском лубочном романе богатство не есть цель жизненного успеха. В аналогичной простонародной литературе на Западе - в Северной Америке, в Европе - автор оставляет своего героя в тот момент, когда он стал миллионером и женится на девице, за которой приударял на протяжении всего романа. Русский лубочный роман так никогда не кончается. Самое большее, чего достигает его герой, - он перестает нуждаться. А дальше он должен за это расплатиться, разделив с окружающими часть своего жизненного успеха. Русский роман не заканчивается свадьбой. Молодая чета заводит богадельню или школу. Это поразительное отличие жизненного успеха в русском лубочного романе от западноевропейского.

После культурной революции, свершившейся в лубке на рубеже 19 - 20 веков, успех связан не с чудом, не с чрезвычайным коммерческим умением, а с мастерством, с каким-то искусством. Человек пробивается наверх благодаря тому, что он, ввиду страсти к чтению, овладел науками и совершил некоторое открытие. Или, опять таки благодаря страсти к чтению, знакомится с западной литературой, попадает в театр и делает карьеру великого театрального артиста.

Это раздражало образованную элиту. Русская либеральная элита и в западническом, и в славянофильском своем варианте отказывала русскому простонародью в праве на индивидуальный успех, в праве на индивидуальную вертикальную мобильность. По ее мнению, надо было бороться за улучшение жизни крестьянской общины, тогда крестьянская жизнь станет лучше. Но русскому крестьянину это было совершенно неинтересно. Он сам, лично, хотел выбиться наверх.

Русская либеральная элита и в западническом, и в славянофильском крыле не могла принять эту модель народного либерализма. Хотя эта новая культурная программа гораздо более благоприятна для развития либеральных идей.

Главный дефект русской либеральной традиции, в силу формирования этих обстоятельств, оказался в том, что она не способна допустить в рамках общества многообразие субкультур. Особенно широко этот тезис разворачивается применительно к национальным культурам в рамках великой российской империи. Обратите внимание, в связи с какими событиями либералы ушли из временного правительства. На фоне переговоров с Украинской радой. Русские либералы не могли допустить, что эти говорящие на "испорченном русском" языке изобразят из себя отдельную нацию. Это глубинное неприятие другой культуры (субкультуры в рамках великой русской культуры) выразилось в расколе либерального движения по национальным квартирам, и в конце концов, в проигрыше большевикам.  

Татьяна ЛУКАНКИНА, Ангарск. "Иркутская губерния", № 2(16), март 2004.