Мало кто из россиян при упоминании имени Егора Гайдара вспоминает, что по отцовской линии он - прямой потомок Аркадия Гайдара-Голикова, воспевшего романтику революционной борьбы в популярных некогда детско-юношеских повестях. Еще меньше людей знают, что по линии матери он внук Павла Бажова, автора «Малахитовой шкатулки». Но как человека, приложившего руку к глобальным преобразованиям в экономике и общественной жизни нашей страны, Егора Тимуровича знают все. За реформаторскую деятельность, первым шагом в которой стала либерализация цен, Гайдара много и больно били.

Сложно сказать, какой след в сознании предводителя молодых реформаторов оставила богатая история его собственного семейства, но в том, что в развитии страны прошлое играет не последнюю роль, Егор Тимурович не сомневается. Как не сомневается и в том, что России суждено во многом повторить путь развитых западных государств. Об этом разговор с самим Егором Гайдаром, ныне директором Института экономики переходного периода.

– Егор Тимурович, изначально ваш институт звался институтом проблем экономики. Не пора ли вернуть ему историческое название?

– Да, переходный период в собственном смысле этого слова у нашей страны остался позади. У нас масса серьезных проблем, но по большей части это проблемы и многих других рыночных экономик, никогда не переживавших социалистический эксперимент. В связи с этим мы действительно начали думать над тем, а не переименовать ли нам институт. Но чем больше мы занимаемся долгосрочным развитием России, тем в большей степени нам становится ясно, что отказываться от нынешнего названия института не стоит. Россия входит не в стабильный устойчивый мир, а в мир, который сам переживает масштабный, охватывающий все человечество переходный процесс.

– Что вы имеете в виду?

– Беспрецедентный процесс глобальных изменений. Это началось где-то на рубеже 19-го века. Темпы роста мировой экономики увеличиваются примерно в десять раз по сравнению с теми, которые были характерны для предшествующих столетий. Происходит радикальное изменение системы расселения и структуры занятости. Двести лет назад 90% мирового населения жило в деревне и работало в сельском хозяйстве. Сейчас меньше половины. Двести лет назад для подавляющей части мира была характерна большая семья с шестью рождениями на одну женщину и с высокой смертностью. Происходят кардинальные изменения продолжительности жизни, уровня религиозности, политических устройств. И все это на протяжении, с точки зрения истории человечества, очень короткого промежутка времени. Этот процесс очень трудно прогнозировать. Ему свойственны радикальные изменения, казалось бы, твердо сложившихся тенденций.

– Скажите, как сильно Россия отстала от Запада? Есть мнение, что нам никогда не догнать развитые страны.

– Россия вступила в процесс современного экономического роста примерно на два поколения позже, чем крупнейшие страны континентальной Европы. Там резкое ускорение темпов роста благосостояния, накладывающееся на масштабные социальные сдвиги, начинается где-то после наполеоновских войн, примерно в 20-е годы 19 века.

В России начало современного экономического роста произошло в 80-х годах, примерно на полвека позже, то есть на два поколения. И самое интересное состоит в том, что эта дистанция сохраняется. Если оценивать не только душевой ВВП, но и долю занятости в сельском хозяйстве, долю живущих в деревне, уровень грамотности и так далее, то между Россией, Францией и Германией (Францию и Германию я беру потому, что эти континентальные страны тоже были втянуты в две крупнейшие мировые войны, оказавшие влияние на их развитие) мы увидим ту же самую дистанцию, что и в 1870, и в 1913 году.

Это значит, что в следующие полвека мы будем решать те проблемы, которые страны-лидеры решают сейчас. Правда, с учетом своей национальной траектории, потому что прошлое имеет значение.

– Вы могли бы конкретизировать, о каких проблемах идет речь?

– Их очень много, но пару иллюстраций дать можно. Например, государственная нагрузка на экономику. В условиях стабильного аграрного общества, которое существовало прежде, были довольно твердые представления о том, сколько государство может отнимать у основной массы населения – крестьян, чтобы они не убегали с земли, не шли в разбойники, не вымирали. В Европе это примерно 10% валового внутреннего продукта. Было ясно, что за этот предел заступать нельзя. Однако где-то в районе 80-90-х годов 19-го века происходит постепенный перелом. И связан он как раз с современным экономическим ростом, потому что выясняется, что современный экономический рост - это не только безумное ускорение темпов роста уровня жизни, экономики и так далее, но и новые социальные проблемы: борьба с эпидемиями в городах, новые требования к образованию людей, увеличение продолжительности жизни и вследствие этого массовая нетрудоспособность по старости. Словом, возникает набор новых возможностей, но и новых проблем. Реакция на это – появление современных социальных программ по помощи бедным, по безработице, по старческой нетрудоспособности, финансирование образования и здравоохранения. И все это требует больших затрат, которые покрываются за счет роста налогов.

– Означает ли это, что рост налоговой нагрузки неизбежен?

– Современный экономический рост все время преподносит сюрпризы, не всегда приятные. В конце 70-х – начале 80-х годов выяснилось, что верхний предел налогообложения все-таки есть. Он другой, чем в аграрных обществах, и находится в диапазоне от 30 до 50%. Как только мы выходим на этот рубеж, то получаем массовое уклонение от уплаты налогов, миграцию деловой активности в страны с более благоприятным налоговым режимом, формирование сильных политических партий, которые выступают за снижение налогов. И начинаются реформы, направленные на упрощение системы налогообложения. В это время возникают масштабные финансовые кризисы, всплеск инфляции, который потом приходится тормозить. А начали тормозить, соответственно надо ограничивать государственные расходы...

– И как следствие сокращать финансирование социальных программ?

– Вот это и есть самая большая сложность. Уже сформированы системы, которые требуют роста расходов. Скажем, здравоохранение. Например, канадская система здравоохранения чисто государственная, финансируется полностью за счет налогоплательщиков. И это хорошо, пока затраты на нее составляют 2% ВВП. Но ведь общество стареет. В США, к примеру, 30% всех расходов на здравоохранение приходится на последний год жизни американских граждан. Затраты на тех, кому за 80, превосходят затраты на тех, кому за 70, примерно в два раза. Таким образом, даже чисто демографически задана тенденция увеличения доли медицинских расходов в ВВП. Кроме того, здравоохранение прогрессирует. Появляются новые, все более технологические, а значит, и более дорогостоящие возможности лечения. К тому же в постиндустриальном обществе, удовлетворившем свои базовые потребности, такие потребности, как качественное здравоохранение, постоянно растут, а значит, растут и расходы на них. При этом я хочу напомнить, что возможностей финансировать это увеличение за счет налоговых источников больше нет. Поэтому все, кто сталкивался с английской или канадской медициной, неизбежно вспоминают Советский Союз, где очереди на анализ могли тянуться четыре месяца, на операцию - два года. Объективная реальность такова, что, когда вы оказываетесь в экономике дефицита, вы и сервис получаете соответствующий.

– Осмелюсь предположить, что то же самое происходит и в системе образования…

– Примерно. То, что образование важно для экономического развития, становится ясно в середине 19-го века. В Америке появляется массовое образование, выходящее за рамки того, которое учит только читать и писать, и напоминает уже современное среднее образование, где изучают иностранные языки, довольно развита математика, некоторые современные науки, к примеру, бухгалтерия. В этом Америка лет на сорок опережает Европу, и, как показывают современные работы, в этом залог американского лидерства в мире в 20 веке. Когда потребовались не просто рабочие и крестьяне, а люди новых профессий, востребованные индустриальным обществом, Америка могла их легко поставлять.

Мы живем в постиндустриальном мире, потребность в постоянном образовании растет, и мы сталкиваемся с той же проблемой, что и в здравоохранении. С одной стороны, существует объективная нужда в росте доли образования в структуре ВВП, с другой, наращивать налоги дальше невозможно, а поменять систему в условиях стабильной демократии безумно трудно. Вот Тэтчер черт-те что сделала в Англии, провела очень важные, беспрецедентные в развитом мире позитивные реформы, но лишь чуть-чуть прикоснулась к системе образования. В английском образовании тяжелейшая нехватка преподавателей естественных дисциплин, потому что их охотно берут частные компании. Кажется, что может быть проще: увеличьте зарплату – будут учителя. Английское правительство несколько лет не решается это сделать. Потому что это означает посягнуть на святая святых - на то, что все учителя получают одинаково.

– Какой опыт должна из всего этого извлечь Россия?

– Важно понимать, что проблемы и в области здравоохранения, и в области образования – это головная боль, которая обеспечена нам на следующие 50 лет. От того, в какой степени мы будем повторять ошибки, уже совершенные до нас, зависит то, как мы сумеем адаптироваться в 21 веке. Весь мир учился на наших ошибках в 20 веке, я говорю о социалистическом эксперименте. Так почему же нам не поучиться на ошибках других?

– Пока мы и на своих ошибках не учимся. Вы всегда утверждали, что без реальной демократии экономический рост невозможен. И, кажется, ваши предостережения оправдались – российская экономика перестала расти.

– Если вы думаете, что крупные корпорации не привыкли работать в недемократических режимах, не привыкли инвестировать в страны с коррумпированными режимами, то это не так. Только так работают и прекрасно инвестируют. Что для них хуже горькой редьки, так это когда они не понимают правил игры. На историю с ЮКОСом они еще закрывали глаза. Дескать, это связано с вовлеченностью ЮКОСа в политику. Но потом появляется история со Счетной палатой, которая сомневается в законности приватизации крупнейших российских компаний, история с Ковыктинским месторождением, которое должно принадлежать БиПи-ТНК (государство поручило «Газпрому» заниматься Ковыктинским проектом. – Прим.авт.), хотя БиПи инвестировала в Россию больше, чем кто бы то ни было. Потом выясняется, что есть налоговые претензии к «Вымпелкому», имеющему репутацию одной из самых законопослушных российских компаний, да к тому же не приватизированной, а созданной с чистого листа. Все это показывает, что в России неприкасаемых нет. Примерно год экономический рост шел в гору, хоть дустом его опрыскивай. Но все имеет свой предел, и то, что происходит с российской экономикой в последние месяцы, не радует.

– Как вы думаете, сейчас нашей стране нужны реформы?

– Я глубоко убежден, что если можно не реформировать – лучше не реформировать. Потому что реформа - это всегда изменения и не всегда полезные. Я бы очень хотел, чтобы на реформах мы могли поставить крест, но, к сожалению, пока это невозможно. Есть набор нерешенных пока проблем, связанных с адаптацией России к вызовам меняющегося современного мира. Реформы естественных монополий, реформы системы бюджетных расчетов, реформы здравоохранения и образования – все это еще предстоит сделать, и если мы будем закрывать на это глаза, то эти болячки нарывать не перестанут.

Однако мое ощущение, что сейчас ничего этого сделано не будет. Нынешнее правительство не способно проводить никакие системные преобразования, реформы легко блокируются. Это не значит, что надо опускать руки. Нужно быть более последовательными, хотя бы в своих собственных начинаниях.

– У вас нет впечатления, что Россия обречена совершать ошибки, на которых учатся другие?

– Я не верю в концепцию обреченных государств. Я слишком много читал о том, какие государства обречены, а потом это все оказывалось неправдой. Я приведу цитату: “Жители этой страны настолько не способны к квалифицированному и усердному труду, что верить в возможность ее промышленного развития трудно”. Как вы думаете, о какой стране идет речь? Это Япония, 1915 год.

Материал подготовлен при содействии клуба региональных журналистов фонда «Открытая Россия».

  

Татьяна ЛУКАНКИНА, г. Ангарск. Городская газета «Время», № 11, 3 февраля 2005 г.