Что такое зависимая пресса и что такое независимая? Купленная и наоборот - нет? Как делается журналистикой выбор между тем и другим? Ради чего? Об этом на состоявшемся недавно Форуме Клуба региональной журналистики размышлял известный российский тележурналист Владимир Познер. Начинавший, как он сам признался, обычным советским пропагандистом в журнале "Совьет лайф", затем перебравшийся в красочный "Спутник" с тем же намерением - рассказывать иностранцам о преимущества социалистического строя. После закрытия журнала пути-дороги привели будущего патриарха российской прессы в Гостелерадио, где он старательно вещал на американскую аудиторию про успехи советской страны. Потом пришли перестройка и гласность. Телевизионный прорыв в Америку. Мосты "Познер и Донохью". Слава. Недовольство ЦК. Вновь Америка. Потом - опять Россия. Политобозревательство. Передача "Мы". Потом - "Времена". Наконец, телеакадемия и лавры самого профессионального тележурналиста страны...

- А в те времена я был пропагандистом. Причем, довольно сильным. Потому что был человек убежденный. Беззаветно верящий в социализм. К тому же по-английски говорил лучше, чем по-русски. Умел, как следует сказать. У меня было искреннее убеждение, что здесь в Советском Союзе больше справедливости, чем там, где я вырос - в Нью-Йорке. Я прекрасно знал, что там творится. Правда, как пацан, но все-таки знал. И сейчас знаю. И теперь, полностью разочаровавшись в том, что было здесь, я вовсе не влюбился в то, что есть там. А первые сомнения начались с Афганистана. Я начал серьезно думать, что, видимо, ошибаюсь. Когда же окончательно понял, что заблуждался, то принял некоторые решения: что никогда больше не буду служить никакой партии, что никогда не буду служить никакой власти, что никогда не буду служить никакому государству, что я, как журналист, могу служить только аудитории, что должен думать только о тех людях, которые меня читают или слушают, или смотрят, и больше ни о ком. И, как это ни звучит патетически, что буду говорить только правду. Пусть - как я ее понимаю, пусть - возможно заблуждаясь, но точно считая, что это - правда.

- Лет двадцать, наверно потребовалось, чтобы из пропагандиста выковался журналист. Ничего не скажешь, серьезные университеты...

- Я понимаю, что все те годы, что был пропагандистом, я занимался не богоугодным делом. Да, это были мои лучшие годы, которые я профукал. Слава богу, что еще успел опомниться. У меня был, можно сказать, второй отец (близкий друг моего отца), который тоже был эмигрантом, и вернулся в Советский Союз не как мы, в 1952-м году, а в 1936-м. Он мне как-то сказал: "Генрих (он меня почему-то называл всегда именно так), не дай вам бог когда-нибудь утром, когда вы бреетесь или чистите зубы, увидеть свое отражение в зеркале таким, чтобы вам захотелось в него плюнуть. Не дай вам бог". И это всегда было со мной.

- Насколько понятие "журналист" уживается с понятием "независимый"?

- Так сложилось в моей жизни, что я сегодня независим. Если меня выгонять с работы (а я, правда, формально нигде не работаю) и перестанут покупать программу, которую мы делаем, то я себя уже обеспечил в достаточной степени, чтобы не бояться этого. Я могу уехать. Это не составит мне никакого труда. В этом смысле я независим. Но вообще я понимаю, что всё очень и очень непросто. Сегодня я делаю программу, которую покупает первый канал. Я в этой программе говорю то, что считаю нужным. Я прекрасно понимаю, что я хожу по очень тонкому льду. Я прекрасно понимаю, что в президентской администрации у меня есть враги. Я это очень хорошо понимаю. Но моя задача не показывать кукиш врагам - это мальчишество - моя задача постараться сделать так, чтобы зритель понимал, что происходит в его стране. Вот моя задача. Не показать, какой я отчаянный, смелый и т.д., а, пригласив соответствующих людей и задавая им вопросы, которые хотел бы задать тот же самый зритель, помочь ему получить ответы на эти вопросы. И если мне покажется, что они врут, значит еще задавать вопросы, и еще задавать вопросы. Вот, собственно, и вся задача.

- Тяжело ли существовать на Первом? На самом, скажем так, идеологизированном и управляемом из всех федеральных каналов? Является для вас это большой проблемой?

- Я не работаю на канале. У меня нет там кабинета, нет водителя, нет, соответственно, и машины. Я вообще туда не хожу, кроме как непосредственно чтобы делать программу. И мне это не трудно.

Константин Львович Эрнст - генеральный директор первого канала, по сравнению с некоторыми другими генеральными директорами, - человек передовых взглядов. Кстати, человек талантливый. Очень хорошо понимающий, как выстраивать телевизионную сетку. Ну, хорошо, я буду говорить то, что я хочу - и снимут Эрнста. А он и так, я знаю, ходит иной раз после моих программ с таким кривым лицом. Кого назначат? Сечина? Хуже точно. Есть ли давление? Я думаю, что на Константина Львовича есть. На меня нет. Мне никто не звонит. Они знают, что мне не надо звонить, потому что ответ будет очень определенный.

- Даже самому Путину?

- Со своим тезкой я в течение часа разговаривал по поводу средств массовой информации. Один на один. Но опять же не о моей передаче...

- А тогда - о чем?

- Видите ли, тут надо быть аккуратным. Все-таки это был разговор тет-а-тет. Я все-таки должен очень ценить тот факт, что глава государства нашел время со мной поговорить. Я пришел к нему со своими сомнениями относительно того, что происходит на телевидении, со своим убеждением, что нужно создать общественное телевидение, которое не является коммерческим, таким образом, не нуждается в рекламе, но которое, вместе с тем, не зависит от властей. Такое телевидение существует. Не у нас, но существует.

- И удалось убедить президента?

- Путин, действительно, превосходно слушает. Я вообще люблю людей, которые умеют слушать. Их немного. Обычно люди любят себя слушать. Он реагирует вполне. Он формулирует свое отношение к этому довольно точно. Я понял, что он, скорее всего, никому не доверяет. И более того, полагает, что каждый человек имеет, помимо того, о чем он говорит, еще свою особую задачу, о которой он не говорит. Я так думаю. Он не любит говорить "нет". Он задает правильные вопросы, очень точные.

Я сделал вывод для себя, что он пока не готов к тому, чтобы государство ушло из средств массовой информации. Когда я ему сказал, что в Канаде существует общественное телевидение, называется "Си Би Си", и что целиком и полностью оно финансируется из бюджета, но при этом правительство, власть не имеют права вмешиваться в вещательную политику, он посмотрел на меня с некоторым чувством, я бы сказал, превосходства и удивления. И сказал: "Ну как это? Они платят и не вмешиваются?" Я ответил: "Да". Путин ухмыльнулся: "Ну, Владимир Владимирович, вы - наивный человек. Хороший, но наивный". Я ответил: "Насчет хорошего - не знаю, но точно - не наивный".

- О том, чтобы в таких условиях сделать передаче по делу Ходорковского, наверное, не может быть и речи?

- Посмотрим. Не смогу сказать по телевидению - значит, скажу по радио. Все-таки у меня есть программа "Радио на семи холмах". Каждый понедельник с 8 до 10 утра в прямом эфире. И я, конечно, скажу то, что думаю. Понимаете, я не могу разобраться в том, нарушали они или не нарушали налоговые законы. Я думаю, нарушали все. И мы нарушаем, как только можем. Если мы можем найти, как бы не заплатить, мы не заплатим. И американцы нарушают, как только могут. Вопрос-то не в этом. Мы все прекрасно понимаем, что это дело политическое. А нас принимают за идиотов. Я всегда говорил, что, если у меня будет могильная плита, то пусть на ней напишут: "Он не любил, но его считали идиотом". Понимаете? Когда просто считают, что тут (стучит по голове - прим. авт.) ничего нет, и что можно сказать все, что угодно, и что все это съедят - вот что невыносимо.

- Цель журналистов все-таки информировать, говорить правду. Но приходится сталкиваться с тем, что после самых честных, правдивых статей начинают говорят: "Мы не хотим это читать. Зачем вы это пишете? Вы все куплены". С чем может быть связана такая реакция населения, которые не хотят знать правду?

- Во-первых, насчет того, что вы все куплены. Не бывает дыма без огня. Мы и сами виноваты. Продавались очень активно. И некоторые продолжают продаваться со страшной силой. Причем предлагают очень хорошие деньги. Мне предложили 250 000 долларов за то, чтобы я пригласил в передачу одного человека. Поэтому насчет "куплены" - увы, мы не совсем здесь хорошо выглядим. Ведь вы должны понимать, кто звонит и почему звонят. Чаще будут звонить, чтобы сказать "не нравится", чем чтобы сказать "нравится". Я таким людям говорю: "Сколько программ?.. Да, не смотрите. Есть Пушков, есть Караулов, есть Леонтьев. Пожалуйста". Просто надо очень хорошо понимать, что это - определенный контингент, иногда организованный.

Другое дело, что и чернухи не надо. Понимаете? Не надо рисовать так, как, извините за некоторую нелитературность, говаривал мой друг из лагерей: всё - говно, кроме мочи. Это не подход, потому что это неправда. Я иногда говорю Венедиктову (ред. "Эха Москвы" прим. авт.): "Алексей Алексеевич, у меня такое чувство, что человек, который говорит у вас на радио о хорошей погоде, делает это с сожалением". Нельзя так. Хоть ты и оппозиционер.

- Может ли региональная журналистика на местах быть свободной? Такой, например, как ваша программа? Есть ли для этого пути?

- Вообще-то федеральные каналы наименее свободны среди всех СМИ, которое есть в стране. Потому что они наиболее контролируемые. По сути дела - все государственные. Какие-то напрямую - Второй и Первый, какие-то через Газпром - опосредованно. Как раз я считаю, что местные средства массовой информации в принципе могут иметь гораздо большую свободу и имеют ее. На самом же деле нет региональная журналистика и нет журналистики центральной. Есть просто журналистика. Вранье - оно и в Москве вранье, и во Владивостоке вранье. Поиск информации - тоже везде одинаковый. Ну и что, что разные проблемы - так не в этом же дело. Профессия-то всюду одинаковая. Сельский врач или врач в центральной кардиологической клинике - клятва Гиппократа для всех одна...

  

Алексей МЕЛЬНИКОВ, г. Калуга. Газета "Деловая провинция", № 21, 3 июня 2005 года.