С таким призывом выступил на прошедшем на днях очередном заседании Клуба региональной журналистики Георгий Сатаров, известный ученый социолог, президент фонда "ИНДЕМ", бывший соратник первого президента РФ Бориса Ельцина. Свое неравнодушие к беспорядку Георгий Александрович объяснил просто: не будет хаоса - не будет жизни. Хаос ее питательная основа. А локомотивы - различного рода ниспровергатели социальных устоев: от Апостола Павла, Будды и Конфуция, до скоморохов и шутов Ивана Грозного и далее - к футуристам и прочему разношерстному андерграунду.

- То, что я хочу рассказать, это некий фрагмент моей душевной исследовательской работы, которую я делал последние несколько лет. Она появилась очень интересно. В силу возраста я проходил вторичную социализацию, что включает школу, ВУЗ и т.д., во времена ограниченного чтения. То есть многое из того, что человеку образованному хотелось бы прочитать, прочитать было невозможно. Поэтому последние лет семь-восемь я не читаю беллетристику, почти не читаю газет (за редким исключением, и только в аварийных случаях), быстро проверяю Интернет, а все основное время только тем и занимаюсь, что компенсирую свою безграмотность. Восполняю то, что когда-то не дочитал в молодости. Естественно, что это навевает какие-то собственные мысли и размышления. Одна из них, которая зародилась во мне и превратилась в некую работу, посвящена роли хаоса в социальном порядке, в нашем социальном окружении.

- Как зародилась эта мысль?

- Есть два кардинальных вопроса, которые ставили мыслители. Допустим, Кант спросил: "Как возможна природа?" Через некоторое время Земель (был такой знаменитый социолог) поинтересовался: "Как возможно общество?" Такие наивные вопросы самые трудные. Например: откуда коробок спичек "знает", что падать надо вниз? Детские задачки. Как правило, они-то и приводят к кардинальным открытиям.

- И вы их сделали?

- Сказать такое - было бы с моей стороны неким хамством с элементами мании величия. Я сформулировал другой вопрос. Потом, правда, я его у Вебера обнаружил. Опять же из безграмотности я его обнаружил позже, чем сам себе задал. Итак: как возможны социальные изменения?

Для начала, одна очень интересная цитата. Она связана с попытками принять в Соединенных Штатах законы, ограничивающие Интернет. В принципе, здравое и благородное соображение. В Интернете распространяется много порнографии, а у детей свободный доступ в Интернет - надо как-то на это влиять. В Интернете можно найти рекомендации, как приготовить взрывное устройство с часовым механизмом - это тоже плохо. И вновь хочется как-то это дело подрегулировать. И такие попытки в Америке были. Но всякий раз упирались в сопротивление Верховного суда. В 1996 году часть его вердикта формулировалась так: "Сила Интернета - это хаос. Сила нашей свободы определяется хаосом и какофонией неограниченной свободы слова, которая защищается первой поправкой Конституции". Обратите внимание на смысл этой цитаты. Вопреки тому, что мы привыкли, что организации вроде прокуратуры, милиции, судов защищают порядок, здесь почему-то речь идет о защите нечто совершенно противоположного - Конституция защищает хаос...

- Хочется воскликнуть: что за бред - государство защищает своих расшатывателей!..

- Действительно, почему это вдруг хаос надо защищать точно так же, как государственные институты защищают порядок? В принципе, есть такие антропогенетические исследования, которые говорят, что вообще человек - это дико неудачная мутация. Мы все - мутации. Любой вид в силу генеза - это какая-то мутация. Мы - мутация неудачная. "Почему неудачная? - говорят исследователи. - Потому что поведение человека абсолютно непредсказуемо, абсолютно ненадежно и т.д. И наша социальность - это просто компенсация этого дефекта". Если бы не было социального порядка, который делает наше поведение более предсказуемым, менее опасным для себе подобных и т.д., то мы не сохранились бы. Поэтому эта социальность, стабильность традиций, установлений, законов и т.д. испокон веков воспринимается как некая сверхценность.

- И возникает вопрос: если стабильность социальных отношений является такой сверхценностью, то как же это тогда может меняться?

- С молоком матери мы начинаем привыкать к понятиям "это можно, это нельзя", "хорошие девочки так поступают, а плохие мальчики так не поступают" и т.д. С самых азов вхождения нас в социальный порядок, человеческую культуру мы привыкаем к тому, что есть допустимые и не допустимые границы. Тем не менее, существуют социальные изменения. И от первобытных обществ мы прошли до нашего нынешнего состояния какую-то совершенно фантастическую дистанцию. Почему это возможно? Что внутри социального порядка есть такого, что делает возможными социальные изменения?

В итоге мы приходим к новому направлению в науке, которое называется "вторая кибернетика" или "кибернетика второго порядка". Его развивают два очень известных чилийских биолога Матурана и Варела. Его развивают некоторые мыслители в США и Европе. Они пишут так, что "человеческий организм, человеческое сознание, человеческое общество могут изменяться в результате внешних воздействий, но эти внешние воздействия никогда не бывают инструктивными". То есть, во внешнем воздействии не содержатся инструкции по тому, как мы должны меняться в ответ на это воздействие.

- То есть, человек получает толчки во все стороны сразу и ни одного - указующего? Все "бессмысленные"?

- Пожалуй. Есть такой знаменитый миф о трикстере. Его очень любил Юнг. Миф был найден у северо-американских индейцев. Сюжет такой. Жил-был один средней руки вождь. Нормальный совершенно вождь небольшого индейского племени. И вдруг с ним начали происходить всякие чудеса. Прежде всего, он начал нарушать табу. Табу - это такой жесткий ограничитель. Если человек его нарушал, то с ним начинали происходить некие изменения, и он помирал просто из сознания того, что он нарушил табу. Вот, что такое "табу" в первобытном обществе. И в этом мифе вождь начал нарушать правила. Одно табу нарушил, второе, третье. И вдруг просто бросил свой пост вождя и ушел путешествовать. А кончилось это тем, что он победил злых духов, которые судьба наслала на эти племена, и стал объединителем племен. Он стал, что называется в такого рода литературе, культурным героем...

- Не с него ли американцы списали ту поправку Конституции, что защитила Интернет - злостнейшего нарушителя нынешних табу?

- Да, линия прослеживается. Представьте себе первобытное племя, которое выживает только потому, что жестко сохраняет свои ритуалы. И вдруг в нем существует и охраняется миф, который говорит: "А ритуалы можно нарушать". Более того, человек, который нарушает ритуалы, становится культурным героем. Он совершает подвиги, он избавляет эти племена от злых духов. И вообще, миф намекает на то, что, может быть, именно потому, что он порвал... Ведь что произошло с трикстером? Он порвал с действующим социальным порядком. Из сферы порядка ушел в сферу беспорядка, в сферу хаоса. И вернулся из нее героем...

- Надо признать, не только названный индейский вождь прославился на этом поприще - ниспровергателя догм... - В самом деле, схема ухода героя и его возврата для совершения подвигов хорошо описана у Тойнби. Вот только маленький перечень людей, которые порывали на время с социальным порядком и возвращались в него для того, чтобы совершать какие-то серьезные вещи: Апостол Павел, Будда, Конфуций, Иисус Христос с его уходом в пустыню и возвратом из нее. То есть, это сюжет порывания с социальным порядком, ухода от него и возврата назад с каким-то новым качеством. Качеством, которое должно повлиять на этот социальный порядок - будь-то победа над демонами или создание новой религии.

- Люди не как все, "белые вороны". Видимо, надо повнимательней присматриваться за тем, куда они летят. Глядишь - туда, куда надо...

- Да хоть бы те же деревенские дурачки. В архаической русской культуре деревенский дурак был лицом священно охраняемым. Его нельзя было обижать. Ему приносили еду. Это было табуированное лицо. И что интересно, это традиция не просто российская, а универсальная. Во многих культурах, в том числе архаичных, древних культурах деревенские дураки были такими охраняемыми лицами. А для чего же они были нужны? Вот пример танзанийского племени. Как только возникали перед племенем какие-то неразрешимые проблемы, обращались к дураку. А дальше работает схема "уход - возврат" точно так же, как у трикстера или Христа: он должен на время порвать с племенем, уйти в лес, путешествовать и вернуться обратно с неким решением. А какое решение можно принести обратно? Только случайное. Его должно осенить.

- Индейские вожди, Будда, юродивые, деревенские дурачки... Довольно сочные кандидатуры на роль социальных локомотивов...

- ... и еще - шуты. Очень интересная и тоже, кстати, малоизученная социальная роль. Дворы принцев и королей быстро обрастали ритуалами, традициями и т.д. И эта заритуализированность мешала выполнять функцию управления. Поэтому понадобилась персона, которая должна была систематически нарушать эти вертикальные соотношения, эти традиции, эти ритуалы. Кто-то должен был иметь право критиковать, говорить, что все, что ты сказал - это полная дурь и прочее.

- При слове "вертикаль" появилось первое соотнесение с действительностью...

- Нет-нет. Вертикаль - это не наше изобретение. И шуты - это были как раз те опять же табуированные персоны, которые имели право не подчиняться порядкам. Я расскажу совершенно замечательную историю из советских времен. Смирнов-Сокольский, по-моему, звали этого знаменитого эстрадного конферансье. С ним была вот какая история. Ее рассказал Евгений Вестник, который с ним был знаком. Конец мрачных и опасных 30-х годов. И вдруг, ведя конферанс какого-то концерта, Смирнов-Сокольский рассказывает анекдот: "Меня спрашивают: "Как жизнь?" Я говорю: "Как в трамвае: половина сидит, половина трясется". В зале - мертвая тишина. Боятся смеяться. За кулисами Вестник, молодой тогда еще, подходит к старшему мэтру и говорит: "Мэтр, как вы могли такое рассказать? Вы же знаете, чем это грозит. За более невинные анекдоты люди получают пятнадцать лет без права переписки" - "Мне можно" - "Почему?" - "Ну, ты знаешь, я приглашаюсь регулярно в Кремль на приемы". Помните, была традиция приглашать представителей художественной и технической интеллигенции. И на одном из таких приемов Сталин по своей привычке пальцем показал на Смирнова-Сокольского и сказал: "А это - мой шут". С этого момента Смирнов-Сокольский начал позволять себе все, что хотел. И никто его не трогал. Это сила этой средневековой традиции: шуту позволено все, он имеет право нарушать любое установление.

- Шутовство оказалось довольно мощной социальной вакциной. Коль столь продолжительной срок применяется человечеством для лечения своих режимов...

- В нашей, например, русской традиции это были скоморохи. Правда, в отличие от европейских шутов, они не были так защищены. Вспомните фильм Тарковского "Андрей Рублев". В нем Ролан Быков играет скомороха. Что с ним происходит, вам известно. В средневековой Европе это было невозможно. Зато на Руси были юродивые. Вот они защищались очень жестко: их право - ходить, как они хотят, говорить, что хотят. Здесь та же самая функция. Они имеют право критиковать кого угодно, они имеют право вести себя как угодно. И что очень интересно? Если церковь пыталась на кого-то из юродивых проливать какую-то святость во время их жизни, то они тут же пытались это разрушить каким-то эпатажем в поведении, в одежде или в полном отсутствии таковой. Некоторые юродивые ходили просто грязные и голые по рынку. И это было допустимо. Ни в коем случае нельзя было их критиковать. Они имели право говорить то, что не имели права говорить остальные. То есть, тоже защищаемые традицией некие социальные роли, которым, в отличие от других, было позволено расшатывать социальный порядок.

- По части скоморошничания русскому царствованию, в самом деле, есть, чем похвастать. Петровские дебоши и прочие цирковые номера...

- Да, раньше гораздо. Дмитрий Сергеевич Лихачев описывает пример с Иваном Грозным. Ведь когда он вводил опричнину, это в норме было сделать невозможно. Это было фантастическое нарушение установлений, традиций и т.д. Мы недооцениваем масштаб того, что он сделал вопреки действующему социальному порядку. Как он поступил? Он придал этому вид фарса, вид шутовства. Это очень хорошо отразил Эйзенштейн в своем фильме. Это факт. Иван Грозный позволил им вести себя, как скоморохам и юродивым. Новый социальный институт он сначала вывел в зону, где дозволено все. Там он его выстроил. А потом, когда общество восприняло это как юродство, скоморошество, шутейность и к этому привыкло, тогда он вернул это в нормальный социальный порядок, зону традиций. То же самое делал Петр I: "всешутейший приказ" и т.д.

- ... а после него, очевидно, футуристы и прочие модерновые люди искусства?

- Искусство - вообще самый фундаментальный институт, выполняющий функцию расшатывания социального порядка. И эти институты защищаются этим социальным порядком как институт искусства. Норберт Элиас, один из великих социальных мыслителей, приводит в качестве примера, как искусство миннезингеров помогало менять представления о роли женщины в средние века. Расшатывало традиционные представления и меняло это. А уж то, что происходило в наше время, это уже - просто непосредственная связь искусства и последующих социальных изменений. Футуризм в Италии, в Германии, в России. Социальные роли, которые это авангардное искусство выполняло в этих странах, абсолютно одинаковы - поискать выход за...

- Не все его нашли. А если и нашли - совсем не то, что искали.

- Главное, что пытались вырваться. И совсем неважно - куда. Возможность изменений социального порядка существует постольку, поскольку этот социальный порядок зыблем. Он не является замороженной кристаллической решеткой. Он все время в некоем движении. В движении, если угодно, случайном, вокруг окрестностей действующего социального порядка. Это незастывание решетки социального порядка обеспечивают институты хаоса, что встроены в этот социальный порядок. Это разного рода институты. Например, игры. Игра имеет смысл только постольку, поскольку ее исход непредсказуем. Будете вы играть в любую игру, в карты, в футбол, во что угодно, если заранее известно, кто победит? В игре главное - ее непредсказуемость. Или - гадания. Идти или не идти на хазар - кто должен был говорить? "Скажи мне, кудесник, любитель Богов". Что делал кудесник? Гадал. Ведь мы на самом деле так мало знаем о том, что происходит вокруг нас, что самое оптимальное - обратиться к случайности. Например, вскрыть курицу и посмотреть на ее печень. Зачем нужны эти фокусы? По одной простой причине. Потому, что это - датчик случайных чисел, датчик случайных решений, без которых человек не может обойтись. Потому что другие решения не оптимальны, ибо знания человека всегда ограничены. Князь, который должен идти на хазар, ничего не знает о том, чем это кончится. И у него единственная возможность - прибегнуть к случайным стратегиям принятия решений. Точно так же, как полководцы Древней Греции обращались к своим гаруспициям и т.д.

- Что сегодня выполняет роль этой самой "поисковой системы"?

- И в современных обществах - допустим, в Соединенных Штатах, в Дании, может быть, у нас (но пока в меньшей степени) - если люди мало понимают, что нужно сделать, то точно также прибегают к датчику случайных решений. К тем же самым выборам. Свобода слова - это, если угодно, больше шуты. Они создают это шатание. Свобода слова не дает застыть решетке социального порядка. Свобода слова создает возможность поиска возможных для выбора решений. А вот выборы - действительно, одна из их ключевых функций. И они имеют смысл постольку, поскольку эта функция выполняется. Они имеют смысл только тогда, когда их исход непредсказуем. Как только их исход предсказуем, то они теряют существенную часть, важнейшую функцию.

- Короче, демократия есть один из элементов хаоса? Так что ли получается?

- Вот именно. Та фаза развития, на которой находимся мы все (я имею в виду не только Россию, но и благополучную Данию, и Соединенные Штаты, и Великобританию, и т.д.), самого низкого пока освоения управлением социальным порядком. Мы умеем управлять огнем, мы умеем управлять плодовитостью коров, но мы не умеем управлять социальным порядком. Мы сейчас находимся на стадии, на которой находились наши предки, только когда они освоили огонь. Они могли с помощью огня поджарить мамонта и спалить лес с одинаковыми шансами. Примерно на таком уровне мы находимся в освоении нами нашей социальности. Физически мир освоили довольно прилично. Социальный мир мы еще не освоили. Особенно когда речь идет о каких-то серьезных решениях, оптимальной стратегией оказывается случайная стратегия. Когда мы выбираем между партиями, мы выходим в охоту на будущее. Будет добыча, нет - не известно. Мы слабо можем сравнить, что эффективно: приватизировать сначала это, а потом то, или наоборот. Нерешаемая задача. Даже нашими замечательными экономистами. Единственное, что остается (не только нам, России, а мы же должны говорить о совокупности сообществ) - это дать возможность случайного выбора. Одни попробуют так, другие - эдак. И уже появляется какое-то новое знание. И, может быть, мы когда-нибудь перейдем от социальной охоты к социальному животноводству, как охотники перешли к животноводству тысячу лет назад. Но пока мы от этого очень далеки. И в этом смысле неизбежность демократии, неизбежность нормальных выборов, нормальной конкуренции, вред политической монополии - это точно так же, как если бы в первобытном охотничьем племени появился вдруг вождь, который бы сказал: "В прошлый раз мы убили оленя вон у того ручья. Поэтому будем все время только возле этого ручья и охотится". И - привет племени. Мы - в точно такой же ситуации. Если социальный порядок застыл, то у него есть только одна возможность изменения - разрушиться. А если он подвижный, у него остается возможность жить. И институты хаоса эту возможность сохраняют.

  

Алексей МЕЛЬНИКОВ, г. Калуга. Газета "Деловая провинция", № 40, 16 декабря 2005 г.