СТАТЬЯ ВТОРАЯ

Вторая статья Альфреда Коха, которая наделала шума и которую мы обсуждали на семинаре КРЖ (Клуб региональной журналистики), называлась «К полемике о европейскости России» и поднимала, как это видно из заголовка, в общем-то, не новую проблему: является ли Россия частью Европы или она часть Азии? А может, ее следует рассматривать как соединение того и другого, то есть как Евро... Азию? Это очень важно выяснить для себя, потому что от этого зависит, какой путь развития выберет Россия: европейский, азиатский или евроазиатский, то есть — третий, свой путь.

Например, в Литве или в Латвии, о которых мы говорили в прошлый раз, вопрос о третьем пути в принципе невозможен, для него просто нет почвы: во-первых, как все маленькие тела, они обречены быть чьими-то сателлитами, во-вторых, любой человек, который бывал в Прибалтике, удивился бы разговорам о своем пути, так как прибалтийский антураж внешне неотличимо похож на европейский. От добра добра не ищут. Зачем прибалтам искать какой-то свой путь, когда их путь совершенно органично вписывается в путь европейский. С ними все ясно.

Другое дело Россия. Вот она в силу своих масштабов, как материальных, так и нематериальных, то есть культурных, идейных, — вполне может претендовать на роль отдельной планеты, движущейся своим путем. И среди ее мыслящих граждан есть такие, которые говорят о присоединении к европейскому пути, мол, не надо выдумывать велосипед — есть твердая, хорошо обкатанная дорога европейского развития. Стоит отказаться от некоторых наших имперских замашек — и нас примут там с распростертыми объятьями. Другие, называющие себя патриотами, возражают, говоря: нет!

Отказ от имперских замашек равносилен для нас отказу от нашей самости, а без нее нам радость не в радость и комфорт не в комфорт... Третьи же предлагают не отбрасывать ни европейских черт, присущих России, ни азиатских, а дать им свободно, органически, без подталкиваний извне срастись, смешаться... и получится нечто, что и будет собственно Россией.

А. Кох ответ на этот вопрос ищет своеобразно: являясь сторонником европейского пути, он нарочито встает на позицию человека, отрицающего этот путь, и приводит от его имени все наличные аргументы в пользу неевропейскости России.

Это и нежелание самих европейцев признавать россиян своими, то есть европейцами, что очевидно и не требует доказательств; это и русская «немобильность», то есть попросту лень, готовность мириться с нищенским безработным существованием, но зато вблизи родных березок, хотя стоит отъехать от них километров за 300 — и там этой работы, и, естественно, заработка, немеряно. Это и сомнение в христианскости народа-богоносца — слишком уж быстро для богоносца воспринял он атеистическую большевистскую идеологию и разрушил все свои православные храмы. Это гетерогенность (разобщенность) российской интеллигенции — в то время как европейская интеллигенция гомогенна (смешанна), что позволяет ей быть единой в принятии и осуществлении принятых решений. Это и патриотизм на грани шовинизма — истеричный и иррациональный. Стал бы любить европеец родину, для которой он — лишь пушечное мясо? Это и способ воевать, присущий русским, — до последнего патрона, в то время как европеец воюет до первого решительного поражения и т. п.

Эти аргументы, приведенные в статье А. Коха, не новы, да и принадлежат они не ему. Это плод долгих, внимательных наблюдений как изнутри (например, см. сочинения А. Радищева, П. Чаадаева, А. Герцена и др.), так и снаружи (см. сборник «Россия XV—XVII вв. глазами иностранцев», «Россия в 1839» А. Кюстина, «Возвращение из СССР» А. Жида, «Москва 1937» Л. Фейхтвангера и др.). Ново, да и то лишь относительно, в суждениях А. Коха то, что он указывает на причину того, почему Россия никак не может определиться с тем, что же она такое и каким путем ей лучше пойти?

Это происходит из-за того, говорит Кох, что единый — по своему гражданскому статусу народ России, те самые пресловутые россияне — по своим мировоззренческим и культурным установкам разделены, как минимум, на два народа: на «большой» и «малый». Поясним это на историческом примере.

Это, во-первых, облегчит нам восприятие непростой идеи, а во-вторых, покажет, что проблема «двух народов в одном» — не является исключительно российским явлением. Франция, пример, которой мы сейчас хотим привести, тоже болела этим недугом, недугом национального дуализма. Только она переболела им более 200 лет назад. «Обуреваемый величайшим нетерпением, Наполеон организовал очередной плебисцит, — читаем в книге Д. Сьюарда «Наполеон и Гитлер». — Вопрос, вынесенный на обсуждение народа, звучал так: “Должен ли Наполеон Бонапарт стать пожизненным консулом?”». 3600000 граждан, имевших право голоса, ответили «да», лишь 8370 — «нет». Вот типичный образчик «двух Франций», в котором разумная часть, как всегда, занимает довольно скромное место. Можно утешиться только тем, что «большинство» не является пока синонимом правоты и разумности.

Самой характерной чертой отношений «двух народов» является, по Коху, взаимное непонимание и отчужденность. Масштаб непонимания, по его мнению, огромен и нет ни малейших ростков, которые можно было взрастить, взлелеять, распространить в обе стороны, построив некий мост, некое посредствующее звено. Ничего, зияющая пропасть. Между тем вопросы: что такое Россия? И каким путем ей идти? — должны эти «два народа» решить сообща и доложить об этом своем решении власти, чтобы она могла действовать в соответствии с этим решением. Не скажу, будто власть сидит и послушно ждет, когда антогонисты договорятся между собой. Но она громко заявляет о необходимости единения, даже партию свою назвала «Единая Россия».Тут невольно задумываешься: почему власть, которая всегда в России действовала без оглядки на мнение народа, проявляет вдруг такую кротость и так и смотрит ему в рот? Да потому, что на дворе нынче демократия, пусть и управляемая (все-таки она, несмотря на некоторую ущербность, лучше демократии неуправляемой...). Правда, явилась она нам не сразу, до нее была другая демократия — олигархическая. Власть отвергла ее будто бы потому, что она учитывает только мнение меньшинства, того самого «малого народа», о котором пишет А. Кох. Помните, Б. Ельцин торжественно сообщил нам, будучи президентом: «Егор Гайдар умный человек...». Естественно, как любой другой на его месте, Ельцин, осознав, что Егор Гайдар и круг людей, которых он олицетворяет, умны — опирался на этот круг. Означает ли это, что остальное население, в этот круг не входящее, прошу прощенья, дураки? Нет, разумеется! Просто это люди с другим умственным и психическим складом. Склад этот, возможно, сам по себе очень хорош, но только он несовместим с демократией. Если бы речь шла о построении не демократического, правового государства, а, предположим, авторитарного, с северо-корейским лицом, то, конечно, надо было опираться на «большой» народ, так как его умственный и психический склад, как нельзя лучше подходит для построения такого государства. Но так вышло, что мы сегодня строим демократическое, правовое государство и тут, волей-неволей, надо опираться на Гайдара и других умных — именно в этом, конкретном смысле умных — людей, на так называемый «малый» народ. Что Ельцин и делал. Естественно, это вызывало недовольство «большого народа», так как он хотел, чтобы власть опиралась на него, поскольку термин опираться в данном контексте подразумевает «считаться», а в практическом смысле «делиться» с ним материальными благами. Как видим, власть может опереться как на «малый» народ, так и на «большой». Но опора на последний для нее более выгодна, поскольку он, не понимая природы демократии и ее ценностей и даже прямо отрицая за нею какие-либо достоинства, с пониманием воспримет разные новшества, урезающие или прямо отбрасывающие демократические институты, в том числе и самый главный из них — выборы, он не будет возражать против установления властной вертикали, свертывания свободы слова, урезывания гражданских прав и свобод...

«Малый» же народ, видя введение этих новшеств, будет спорить с властью, требуя быть демократической не только по названию, но и по сути. Любопытно в этом смысле вспомнить один очень яркий эпизод идеологической жизни России, связанный с влиятельной (сегодня уже в гораздо меньшей степени) «Независимой газетой». Я имею в виду драматический момент, когда ее владелец Б. Березовский вынужден был отказаться от услуг действительно очень демократичного и компетентного редактора В. Третьякова. Произошло это после обширной публикации Виталия Товиевича, сделанной в форме диалога: «Разговор Березовского с Путиным. Политический сон в майскую (2001 года) ночь». Приведем несколько цитат из нее, они прольют свет на нашу тему.

«БЕРЕЗОВСКИЙ. Вы разрушили все, точнее почти все, что было сделано Ельциным для того, чтобы Россия стала свободной, а значит, и процветающей страной.

ПУТИН. Я разрушил? А что было разрушать-то? Что было? Нищий народ. Развалившаяся армия. Границы, через которые только ленивый не вез, что хотел, а вывозили все, что плохо лежит. Налоги не собирали. Пенсии не платили. Людей убивали и воровали. Ни внешней политики, ни внутренней. Мало того, что с Чечней справиться не могли, так и вся Россия все больше на Чечню походила. Что было разрушать, Борис Абрамыч? Разве что власть олигархов — так об этом никто, кроме них не жалеет. Вас никто не жалеет, Борис Абрамыч. БЕРЕЗОВСКИЙ. Вы же маргинал, Владимир Владимирович, а не президент. В ваших руках судьба страны, а вы рассуждаете как те, которые голосуют за Зюганова... ПУТИН. Так рассуждает народ... БЕРЕЗОВСКИЙ. Это я уже слышал.: «Возможно, мы с народом ошибаемся». Не возможно, а точно. Сталинский гимн приняли — это же надо было до такого додуматься! Со сталинистами будете демократию строить?! ПУТИН. Гимн к демократии отношения не имеет. Это история наша. Герб царский, гимн советский, флаг демократический. Цельная история, никаких провалов. Единство нации нам необходимо, а не война всех против всех, бедных против богатых. БЕРЕЗОВСКИЙ. Значит, если бедных большинство, демократию и рынок будете по их разумению конструировать? С опорой на неудачников? ПУТИН. А что, неудачники не в счет? Вы же сами говорите, что их большинство...». Пожалуй, довольно. Тогда, в 2001, выбор власти в пользу «большинства» только-только намечался. Сегодня он уже сделан. Можно восхищаться проницательностью В. Третьякова — он действительно блестящий аналитик, но в его изложении позиция оппонента его «хозяина» выглядит гораздо более убедительней. И «хозяин» не простил ему этого. Я думаю, что Виталий Товиевич сам принадлежит к «малому» народу, но это именно тот случай, когда говорят: Платон мне друг, но истина дороже...

Конечно, строгого — надвое — деления россиян нет: в природе не бывает резких скачков и мгновенных превращений, все превращения совершаются плавно, с помощью переходных форм и явлений. Так что и в случае с россиянами должны быть — есть наверняка, только их надо выявить и обозначить — слой или слои, которые находятся между двумя крайностями. Кстати, А. Кох, когда я высказал ему эту мысль, согласился со мной.

Более того, он даже назвал свой вариант имени этого слоя: мещанство. Хотя, говоря про этот слой, я подразумевал средний класс, «серединный народ», тот самый класс, о необходимости поддержки которого только и разговоров сегодня. То есть Кох, именуя этот слой, воспользовался термином из культурного словаря вместо более понятного для большинства экономического.

Однако ожидать, что мещанство действительно может быть буфером, способным смягчить или даже предотвратить столкновение двух Россий, если оно произойдет, вряд ли реально. Скорее всего, этот «буфер», в отличие от буфера в железно-дорожном смысле, разбежится при первых же признаках опасности, предоставив соперникам самим разбираться, кто из них в России хозяин. По крайней мере, всегда до сих пор он поступал именно так. Выше своей природы не прыгнешь.

Не знаю, согласился ли читатель с мыслью А. Коха о «двух Россиях», «двух народах» — «большом» и «малом», но все признаки этого печального факта налицо. А печален он потому, что они, эти два народа, не сливаются, как масла и вода. В то время как в Европе они уже давно слились и стали одним народом. И потому там возможна демократия. Или авторитаризм. Но что-то цельное, а не так как здесь, в России, не пойми чего: с виду вроде демократия, а копнешь — не совсем...

Европеец такой неопределенности не терпит. У него во всем царит определенность, точность, стабильность. Никогда он не приживется в России, никогда не сможет понять нашу российскую действительность, не оценит есенинских строк: «Радуясь, свирепствуя и мучась,/ Хорошо живется на Руси...». Ну, свирепствуя, это еще куда ни шло, а вот как может быть хорошо «мучась»?! Этого он никогда не поймет. Потому и не признает нас за своих, за европейцев. Словом, кажется, прав А. Кох до европейцев нам еще очень далеко. Между тем, если «два народа», обитающие в одной России не найдут общего языка, не наметят одну цель и не двинутся к ней, поддерживая друг друга, то цель эта, стать, быть европейцами, демократами (без определений) окажется для нас и вовсе недостижимой.

Из всех перечисленных А. Кохом различий между россиянами и европейцами — одно кажется особенно парадоксальным. Это умение и желание воевать до последнего патрона. «Русские не сдаются!» — гордо говорят о себе русские. А французы сдаются, и немцы сдаются, не говоря уже о разных прочих шведах. Тема такой упорной, упертой воинственности русских заслуживает отдельной статьи. А пока я хочу привести наблюдения Бисмарка на этот счет, высказанные им в его «Мемуарах». «С другой русской особенностью я столкнулся во время моего первого пребывания в Петербурге в 1859 году. В первые весенние дни принадлежавшее ко двору общество гуляло по Летнему саду, между Павловским дворцом (Инженерный замок) и Невой. Императору бросилось в глаза, что посреди одной из лужаек стоит часовой. На вопрос, почему он тут стоит, солдат мог ответить лишь, что «так приказано»; император поручил своему адъютанту осведомиться на гауптвахте, но и там не могли дать другого ответа, кроме того, что в этот караул отряжают летом и зимой часового, а по чьему приказу — установить нельзя. Тема эта стала при дворе злободневной, и разговоры о ней дошли до слуг. Среди них оказался старик-лакей, состоявший уже на пенсии, который сообщил, что его отец, проходя с ним как-то по Летнему саду мимо караульного, сказал: «А часовой все стоит и караулит цветок. Императрица Екатерина увидела как-то на этом месте гораздо раньше, чем обычно, первый подснежник и приказала следить, чтобы его не сорвали». Исполняя приказ, тут поставили часового, и с тех пор он стоит из года в год...». Этот трагикомический случай дал Бисмарку повод сделать следующее обобщение — оно стоит того, чтобы привести его здесь: «Подобные факты вызывают у нас порицание и насмешку, но в них находят свое выражение примитивная мощь, устойчивость и постоянство, на которых зиждется сила того, что составляет сущность России в противовес остальной Европе». С такой же стойкостью русские вели себя и на полях сражений, стояли до последней капли крови. Умом этого не понять — ни европейцу, ни азиату. Но самим нам, россиянам, все же придется многое понять и осмыслить, в том числе и те вопросы, с которых мы начали эту статью: кто мы? Каким путем нам идти? Какие ценности воспринять и развивать? Я-то уверен, что наш путь, наша будущность — связаны с Европой. Но согласится ли с этим «большинство», которое сегодня задает тон? Бог весть...

  

Багаудин УЗУНАЕВ, г. Махачкала. Газета "Новое дело", № 49, 16 декабря 2005 г.