В этом году автор российских рыночных реформ, экономист Егор Гайдар, помимо своего 50-летия, отмечает еще один юбилей — 15 лет с тех пор, как он возглавил правительство РФ и начал заниматься экономическими преобразованиями.

15 июня Институт экономики переходного периода и Фонд «Либеральная Миссия» провели конференцию «Россия 2017 года через 100 лет после революции и 25 лет со времени начала либеральных реформ», в рамках которой состоялась презентация новой книги Е.Т. Гайдара «Гибель империи. Уроки для современной России», посвященной анализу краха советской экономики. Нашему корреспонденту, благодаря содействию Клуба региональной журналистики «Из первых уст» (г. Москва), удалось принять участие в этом экономическом форуме и задать несколько вопросов Егору ГАЙДАРУ.

— Егор Тимурович, в последние годы в России сложилась своеобразная трактовка того, что с нами произошло на рубеже 80-90-х годов: легенда о процветающей, могучей державе, погубленной врагами-инородцами. Не кажется ли Вам, что этот взгляд довольно опасен для перспектив развития России?

— Действительно, в российском общественном мнении сегодня доминирует следующая картина мира: двадцать лет назад существовала стабильная, развивающаяся, мощная страна — Советский Союз. Странные люди (возможно агенты иностранных разведок) затеяли в нем политические и экономические реформы. Результаты этих реформ оказались катастрофическими. В 1999-2000 годах к власти пришли те, кто по-настоящему озабочен государственными интересами страны, после чего жизнь начала налаживаться.

Этот миф не соответствует действительности. Тем не менее, обращения к постимперской ностальгии, национализму, ксенофобии, привычному антиамериканизму уже вошли в моду, а там, глядишь, войдут и в норму. Поэтому нам важно понять, что эта болезнь (постимперская ностальгия) — политическое ядерное оружие. Эксплуатировать боль утраты СССР в политике нетрудно, большого политического таланта не требуется. Произнести несколько фраз, суть которых в том, что «нам нанесли удар ножом в спину», «во всем виноваты инородцы, которые расхитили наше богатство», «теперь мы отберем у них собственность и заживем хорошо», — и дело сделано.

Но надо сказать, что у этой искаженной картины мира есть объективная основа. Дело в том, что крах советской экономики, Советского Союза подавляющее большинство проницательных наблюдателей и в Советском Союзе и в мире действительно не предсказывали, не прогнозировали. Я знаю содержание секретных справок (они теперь в открытом доступе), которые ЦРУ представляло американскому руководству по поводу состояния советской экономики в начале и середине 1980-х годов. Суть простая: да, экономика неэффективная, темпы роста устойчиво падают, будут продолжать падать, но никакой катастрофы в советской экономике вообще не просматривается, ни при каком сценарии развития событий.

— Так почему же экономика рухнула?

— Ни я, ни подавляющее большинство моих коллег ни у нас, ни в мире все-таки не понимали и недооценивали тогда роль нефти в советской экономике.

В том, что у нас сырьевая экономика, нет никакого позора. Есть много развитых стран мира, которые зависят от сырьевых рынков (Австралия, Новая Зеландия, Канада, Норвегия...) Просто надо понимать, что это своеобразная экономика, которая сталкивается с неожиданными и необычными вызовами, которых вы не найдете в экономике Соединенных Штатов, Японии, Китая и Еврозоны.

Советская экономика к середине 1980-х годов была крайне сильно интегрирована в мировую экономику и в большой степени от нее зависела. Наше участие в мировой торговле не было построено на нормальных принципах рыночной экономики. Рыночные экономики используют то, что Рикар назвал «сравнительными преимуществами». В Советском Союзе отношение к внешней торговле, в первую очередь к внешней торговле на конвертируемую валюту, было совершенно другим. Вообще-то, мы покупать что бы то ни было у империалистов не любили. Советскому руководству казалось, что это делает нашу страну зависимой. В стенограмме одного из совещаний премьера Николая Рыжкова есть такие слова. Он говорит: «Да, мы много покупаем продовольствия и промышленных товаров. Покупаем, потому что жить без этого не можем». В первую очередь это было продовольствие. Россия к началу Первой мировой войны была крупнейшим в мире экспортером зерна. Мы продавали зерна на мировом рынке заметно больше, чем Канада и Соединенные Штаты вместе взятые. В 1963 году, когда Советский Союз впервые в своей истории купил зерно, потратив на это 1/3 своего золотого запаса, Никита Хрущев на заседании Президиума ЦК КПСС назвал это национальным позором, который мы больше терпеть не можем.

На самом деле, этот национальный позор не был случайностью. Он был отражением того, как развивалось советское сельское хозяйство на протяжении предшествующих 40 лет. У нас деревню ограбили так, что там умерли от голода миллионы людей. Годовая заработная плата в деревне была намного меньше, чем месячная в промышленности. То есть, очевидно, что мы создали закрепощенный класс людей, у которых не было ни пенсии, ни социальных гарантий, которым толком ничего не платили, только давали возможность на приусадебных участках как-то кормиться, а потом еще обложили их налогами.

И когда вы имеете такую, крайне своеобразно устроенную жизнь в условиях современного мира, вы должны понимать, что последствия этого будут расхлебывать следующие поколения.

— Ограбив деревню, мы создали мощный промышленный комплекс. Можно было бы, как многие промышленные страны, продавать свои товары – машины, оборудование, транспортные средства и на эти деньги закупать зерно, раз уж у нас в сельском хозяйстве такие большие проблемы?

— Нет. Руководство знало прекрасно: то, что мы производим, продать на рынке (если это не сырье) невозможно. Статистика советского машиностроительного экспорта, которая была представлена в официальных справочниках, полностью фальсифицирована. Если вы сравните ее со статистикой тех справочников, которые на самом деле ложились на стол руководства страны, вы узнаете, что доля в экспорте на конвертируемую валюту никогда не была 10-11% – она была в пределах 1,9% - 3,1%.

И тогда нам, конечно, безумно повезло. Как мы теперь понимаем, это везение было очень спорным. Но тогда казалось, что безумно повезло. Мы открыли месторождения нефти в Западной Сибири. Плюс — беспрецедентный рост цен на нефть на мировом рынке.

Так вот Советский Союз, мощная сверхдержава, в то время висел на трех маленьких-маленьких крючочках. Первый крючочек — колеблющиеся урожаи на целинных землях. Второй — нефть. Мы пытались освоить нефтяные месторождения как можно быстрей и как можно дешевле. Алексей Иванович Косыгин имел обыкновение звонить Муравленко, начальнику Главнефтегаза, и говорить: «Подкинь 3 млн. тонн нефти сверх плана, а то с хлебушком очень плохо». Это значило, что мы используем в добыче методы, действительно дающие быстрые результаты, но крайне опасные, потому что они чреваты очень быстрым и непредсказуемым выходом из строя месторождения, началом убывания добычи. Третий фактор, который никто никогда не может прогнозировать, это цена на нефть. Мы становимся крупнейшим импортером зерна и вообще сельхозпродукции. Когда нефти нам не хватает, мы начинаем покупать зерно за золото. Все это висит на том, что цены на нефть в четыре раза выше среднего уровня за последние 150 лет. И нам почему-то кажется, что так будет всегда.

— А потом цены на нефть взяли и упали, причем в 6 раз и сразу. Все произошло в течение нескольких месяцев 1985-86 гг. И Советский Союз оказался в ином мире…

— Вообще-то, советское руководство могло бы и знать, что рынок нефти – немножко необычный рынок. И он не совсем так устроен, как, скажем, рынок детских игрушек. А наше правительство довольно активно участвовало в политических манипуляциях нефтяных рынков.

Я вам процитирую один отрывочек из письма председателя КГБ Юрия Андропова Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу. От 21 апреля 1974 года. «Комитет Госбезопасности с 1960 года поддерживает деловой конспиративный контакт с членом Политбюро Народного фронта освобождения Палестины Вади Хаддадом. Главными направлениями диверсионно-террористической деятельности организации является продолжение особыми средствами нефтяной войны арабских стран против политических сил. В настоящее время организация ведет подготовку ряда специальных операций, в том числе нанесение ударов по крупным нефтехранилищам в различных районах мира. Хаддад обратился к нам с просьбой оказать помощь его организации в получении некоторых видов специальных технических средств, необходимых для проведения отдельных диверсионных операций.

Полагал бы целесообразным на очередной встрече положительно отнестись к просьбе Хаддада об оказании Народному фронту освобождения Палестины помощи специальными средствами».

В общем, можно было бы понять: когда ты играешь в такие игрушки, на этом рынке может быть кто-то другой, кто тоже решит поиграть в эти же игрушки.

Продолжу эту малоизвестную, но интересную детективную историю.

Мы использовали безумный поток нефтедолларов для того, чтобы в том числе наделать бесконечное количество глупостей: ввязаться в военные операции в Африке, Анголе, Эфиопии, Мозамбике, потратить несколько сот миллиардов долларов на помощь вассальным режимам. Мы плюс к этому решили влезть в Афганистан. Дело в том, что Саудовская Аравия, наш главный конкурент на рынке нефти и нефтепродуктов, восприняла наше вторжение в Афганистан как признак того, что мы готовимся к внешнеполитической экспансии в районе Персидского залива, как прямую угрозу своим нефтяным месторождениям. И та же Саудовская Аравия, которая в 1973 году объявляла нефтяное эмбарго Соединенным Штатам, и говорила, что если американцы применят силу, то они взорвут свои нефтепромыслы, та же самая Саудовская Аравия после Афганистана радикально меняет тон и говорит США: «Знаете, мы хотим с вами дружить». Американцы говорят саудитам (история известна по уже рассекреченным документам): «Хорошо, мы сами заинтересованы в ваших запасах. Но вы же понимаете, что мы заинтересованы и в разумных ценах на нефть».

Все, что происходило на этом рынке, уже с 1981 года ясно показывало, что аномально высокий уровень цен невозможно удержать. Но то, что цены рухнули именно так, как они рухнули, то есть в течение нескольких месяцев и в 6 раз, конечно, трудно понять вне контекста американо-саудовского диалога того времени.

— И что же в такой ситуации делает руководство нашей великой державы?

— Перед Советским Союзом встает набор альтернативных реакций. Первое, что можно сделать, — отказаться от аграрного импорта. Если мы полностью прекращаем закупки зерна, продовольствия, это позволяет более или менее закрыть дыру, которая образовалась. Но что это значит? Это значит сокращение объема потребления продовольствия в стране в 2 раза. Наше руководство все время рассказывало, какое оно замечательное, коммунизм не за горами, все хорошо. А потом говорят: «Ребята, хлеба, мяса, молока будете есть в 2 раза меньше. Введем карточное снабжение с нормами Второй мировой войны. Или цены повысим в 5 раз, и не компенсируем». Такое невозможно было представить.

Второй вариант. Конфликт с элитами. Можно было резко сократить военное производство. Соответственно, резко сократить все капитальное строительство. Остановить заводы, которые работают на импортных комплектующих. Остановив военное производство, использовать часть высвобождающихся ресурсов – никель, титан, сталь – для увеличения поставок на мировой рынок. Но это же полный конфликт со всей элитой! Ты им скажешь, что капитальных вложений больше не дашь? Что тот завод, который они предполагали построить, построен не будет? Это значит остановку заводов в моногородах. Ничего себе! Выбрав этот путь, Горбачев не имел шансов пройти следующий пленум ЦК КПСС, это совершенно очевидно.

Еще одно направление, по которому можно было бы попытаться двинуться — это, конечно, резкое сокращение поддержки вассальных режимов. И, в первую очередь, прекращение поставок нефти, нефтепродуктов и газа по субсидируемым ценам на бартерных контрактах в страны восточноевропейской советской империи и Кубу. Эта тема обсуждалась. Но советское руководство пойти по этому пути толком не решилось: мы не можем отказаться от Восточноевропейской империи. Отдать все завоевания Второй мировой войны?! Да вы что?! И тогда советское руководство принимает решение очень, я бы сказал, ответственное, сильное. Закрыть глаза и ничего не делать.

— ???

— Закрыть глаза — значит начать бурно брать кредиты, чтобы сохранять существующие объемы закупок. С 1985 года мы начинаем наращивать заимствования. Удобно то, что у Советского Союза в это время прекрасная кредитная репутация. Тогда и возникло основное тело того долга, которое на момент краха Советского Союза составило 110 млрд. долларов.

Но в какой-то момент коммерческие банки Соединенных Штатов отказываются предоставлять Советскому Союзу кредиты под закупки зерна, которые гарантированы американским правительством на 98%. Риск в 2% для них уже неприемлем. К концу 1988 – началу 1989 года советским властям становится ясно, что, либо произойдет полная, окончательная катастрофа – экономическая и политическая, связанная с прекращением импорта, — либо им надо договариваться с ведущими государствами Запада.

Но политически мотивированные кредиты, они и потому политически мотивированы, что предполагают торг. Торг политический. Это значит, что мы не можем себе позволить никакие интервенции в Восточной Европе для поддержки вассальных режимов, если надеемся на политические кредиты. С этого момента судьба Восточноевропейской империи полностью определена, судьба режима решена. Сохранить империю, не применяя силу, нельзя. Применяя силу, получить политически мотивированные кредиты нельзя. Не получив политически мотивированных кредитов, сохранить режим нельзя. Точка.

Собственно, с этого времени история Советского Союза была закончена. Дальше началась история очень тяжелой адаптации к новым реалиям.

— 15 лет назад ситуация в стране была страшная: полки магазинов пустые, золотовалютные резервы практически на нуле, денег у государства нет ни на что. Сейчас все иначе: очередей практически нет, о дефицитах забыли, власть не знает, куда девать нефтедоллары (золотовалютный резерв — 235 миллиардов долларов). Не хотелось бы вам оказаться в кресле премьер-министра сегодня, чтобы, как говорится, «почувствовать разницу»?

— Я вас уверяю, если бы валютные резервы России в то время, когда мне предложили возглавить это правительство, были бы такими, как сегодня, то есть 235 млрд. долларов, а не ноль, то никто бы мне не предложил возглавить правительство. Нашлось бы колоссальное количество людей с огромным набором идей по поводу того, как их потратить. Может быть, даже выходцев из силовых структур.

Нас позвали в правительство, потому что все поняли, что лавочка полностью закрыта и дальше надо разбираться с последствиями произошедшей катастрофы. К тому времени, когда я пришел работать в российское правительство, катастрофа уже произошла. Задача, которая перед нами стояла с точки зрения экономической теории не имела решений. По всем законам, по всему, что вы можете прочитать в любом самом лучшем учебнике или в любых 50 лучших монографиях, написанных на эту тему, становится ясно, что эта проблема неуправляемая.

— Егор Тимурович, вы про действия советского правительства сказали «закрыли глаза и ничего не делают». А как вы оцениваете инициативы нынешнего российского правительства?

— Я не могу доказать эту гипотезу, но на основе большого жизненного опыта и знаний того, что происходит в нефтедобывающих странах, я глубоко убежден, что есть сильная негативная корреляция между уровнем нефтяных цен и уровнем IQ руководства страны.

Тем, кто принадлежит к моему поколению нетрудно понять эту истину, вспомнив картину брежневского политбюро на трибуне мавзолея в период максимальных за всю историю рынка цен на нефть. Конечно, интеллектуальный уровень советского руководства был ужасающим. Это по документам очень хорошо видно. Короткая история всего, что произошло в Советском Союзе, неплохо описывается одной выпиской из материалов Политбюро ЦК КПСС. Она звучит так. «О товарище Засядько. Товарищ Засядько вышел из запоя. Резолюция: Назначить товарища Засядько министром на Украину».

Если говорить о качестве принимаемых решений сегодня… Я бы сказал так. Нынешнему правительству, на мой взгляд, процесс принятия решений не очень удается. Пример — национализация нефтяной отрасли. Я надеюсь, что эта тенденция будет иметь ограниченный эффект для нефтяной отрасли. Если бы мне не пришлось приходить в правительство страны, в которой нефтяная отрасль полностью в руках государства, и при этом самые характерные слова, используемые руководством этого государства к этой отрасли – «катастрофа» и «крах». Если бы я не видел, как добыча нефти в государственных компаниях падает больше, чем на 50 млн. тонн в год, зарплату задерживают на 6-8 месяцев, 6-9 месяцев не платят налоги, вот тогда я, может быть, был бы способен поверить в то, что обратное движение от достаточно эффективно управляемых, быстро наращивающих капитальные вложения компаний к государственным полезно для страны. Но я слишком хорошо все знаю, чтобы поверить в эту историю.

— А какова, на ваш взгляд, нынешняя экономическая ситуация? Чего нам следует опасаться?

— По состоянию на сегодняшний день риски дестабилизации положения в России намного ниже, чем те, которые существовали в СССР в начале 80-х гг. Все-таки в России функционирует рыночная экономика несопоставимо более гибкая, чем социалистическая. Она способна легче адаптироваться к изменениям мировой экономической конъюнктуры. Реалистичные прогнозы показывают, что при накопленных резервах стабилизационного фонда, даже при неблагоприятном развитии событий, Россия в 2006-2008 гг. не столкнется с финансовым кризисом. У нас есть некоторые элементы – амортизаторы, позволяющие хотя бы выиграть время для приспособления к изменившимся реалиям нефтяного рынка.

Угрозы связаны с заметным замедлением темпов экономического роста, а также с неблагоприятной политической ситуацией в стране. Но это уже тема для другого серьезного разговора…

  

Регина КРАШЕНИННИКОВА, г. Магнитогорск. Газета «Открытая газета», 06 июля 2006 г.