О том, что сегодня мешает развитию России, на страницах нашей газеты размышляет Евгений ЯСИН, научный руководитель Высшей школы экономики

Реформы пошли. Что дальше?

Россия прошла первый этап реформ. То, что произошло до 1998 года: приватизацию, либерализацию, финансовую стабилизацию. Мы создали основы рыночной экономики и, одновременно, мощный импульс для изменения всех формальных и неформальных институтов. По существу, появились заново такие важнейшие социальные институты, как свободные цены, свобода предпринимательства, частная собственность.

После кризиса 1998 года начался второй этап: восстановительный рост, оживление экономики. Рыночные механизмы произвели отбор того, что жизнеспособно и конкурентоспособно в новой российской экономике. Мы теперь знаем, что производим конкурентоспособные товары по следующему списку: нефть, газ, алмазы, черный металл, цветные металлы, минеральные удобрения, сырой лес, целлюлозу и еще вооружение.

Беда в том, что основные отрасли экспортируют мало и в основном работают на внутренний рынок. В целом наша экономика напоминает мне район улицы Наметкина в Москве, там, где торчит небоскреб "Газпрома" в море пятиэтажек. Мы живем за счет экспортных отраслей и благодаря разнице в ценах, существующих на внутреннем и мировом рынке. Но что мы будем делать дальше? Сейчас Министерство экономического развития по поручению правительства пишет очередной вариант экономической программы. В качестве ведущей задачи ставится задача повышения доли обрабатывающей промышленности и тех отраслей, которые сегодня работают только на внутренний рынок. Нужно добиться того, чтобы они стали производить конкурентоспособную продукцию. Как это сделать?

Чубайс не виноват?

Начну с концентрации собственности и власти. Несмотря на то, что реформы начинались с самыми лучшими намерениями, распределение собственности и власти, которое получилось в результате, является весьма несправедливым и не способствует развитию. Мы имеем неравенство условий конкуренции, которое продуцируется неравномерным распределением собственности, симбиозом крупного бизнеса и власти.

С концентрацией собственности и власти тесно связана преступность. У нас такое кричащее противоречие между богатыми и бедными, что у какой-то части населения возникает очень сильное искушение любой ценой сократить этот разрыв. Второй источник преступности — это, так сказать, "время перемен": в экономике развал, слабость государства, неспособного выполнять свои функции. Однако есть вещь, которая будет пострашнее организованной преступности: это коррупция. При том распределении власти и собственности, которое мы имеем сегодня, коррупция становится неотъемлемой частью общества.

В чем причина этих пороков? Можно сказать, что во всем виноват Чубайс, или Ходорковский, или Фридман, или еще кто-то, но это не поможет. Мы должны отдавать себе отчет, что наше общество формировалось таким образом, что иной ситуации просто быть не могло. Что, у нас плохие законы? Да нет, 90% этого нового законодательства списано с законодательства других стран. Но потом мы обнаруживаем, что закон о банкротстве в Европе приводит к банкротству слабых предприятий, а у нас он становится инструментом захвата собственности сильных, благополучных предприятий. Если мы не хотим строить иллюзии, то нужно понять, что сейчас остались те проблемы, которые связаны с нашими традициями, с нашей культурой, с нашими ценностями.

Этот вопрос начал обсуждаться еще в 2000 году, когда начиналась разработка программы Грефа. Инициатором был Владимир Иванович Лопухин - известный бизнесмен, в прошлом министр топлива и энергетики в правительстве Гайдара, русский интеллигент очень древней фамилии. Он тогда сформулировал идею, что, если мы при разработке реформ не доберемся до реформирования базовых ценностей общества, все усилия ни к чему не приведут. Новые законы будут либо отторгаться, либо так приспосабливаться к действительности, что никакого проку не будет.

Ценности и процветание

На Западе есть протестантская этика. У нас ее нет, напротив, православная религия протестантство осуждает, считает его более опасным врагом, чем католицизм. В итоге между либеральными ценностями и ценностями православной религии имеются непреодолимые противоречия. Тем не менее приходится признать, что с точки зрения продуктивности эффективней система ценностей, принятая на Западе. Это не только протестантская этика. В формировании западной системы ценностей огромную роль сыграла европейская культура, начиная со среднего средневековья. Это и Англия, и Нидерланды.

При этом с точки зрения продуктивности системы ценностей не имеет никакого значения, нравится нам Америка в целом или нет. Мы можем по этому поводу переживать, говорить, что мы другие, нам этого не надо, что у нас есть духовные ценности... Если вы присмотритесь и будете самокритичны, то поймете, что ничего этого нет. Разговоры о том, что мы больше предпочитаем духовные ценности, предназначены для публики.

В своих рассуждениях я опираюсь на книгу Леонардо Харрисона, которая называется "Кто процветает?". Она еще не вышла в России и есть только на английском языке. Харрисон приводит четыре основные позиции, по которым можно судить о качестве культуры, о качестве ценностей, о том, насколько система предрасположена к прогрессу, к обеспечению и процветанию страны и благосостояния людей. Первое: радиус доверия или чувство солидарности. Что такое радиус доверия? С нашей точки зрения, Запад — это общество лохов. Они не ожидают, что их "кинут", они живут на доверии. Второе: строгость этической системы. Третье — это способ реализации власти. Четвертое — отношение к труду, инновациям, бережливости и прибыли. Вы догадываетесь, что по всем этим четырем позициям Запад получает пять с плюсом. Радиус доверия самый высокий. Строгость этической системы? В их обществе достаточно укоренены представления о том, что хорошо, что плохо, что нужно выполнять десять заповедей. И так далее...

Харрисон рассматривает эту ситуацию на примере Латинской Америки. Я предложил бы наложить на эту систему координат не только Латинскую Америку, но и нас. Ведь мы очень похожи на Латинскую Америку с ее католической религией, которая тоже очень далека от протестантизма.

Есть такое научное понятие - фамилизм. Это значит, что для своих родственников, для близких, для тех, кто входит в некую рамку, я должен быть благородным, должен выполнять все десять заповедей. Но по отношению к другим это не обязательно: они становятся объектом добычи. Я использую власть, которую я получаю благодаря принадлежности к некоторому клану, к некой семье, для того, чтобы присваивать чужие богатства. "Ни один государственный деятель, пробывший длительное время у власти в одной из стран Латинской Америки, не уходил со своего поста бедным", — пишет Харрисон. Я добавлю, что это актуально не только для Латинской Америки. В Египте я наблюдал ровно то же самое, примерно так же общество организовано у нас в Чечне и в Дагестане. Фамилизм и стремление к обогащению — причина того, что, хотя некоторые страны Латинской Америки и добились внушительного прогресса, войти в "высшую лигу" у них никогда не получится.

Есть другой пример: Восточная Азия. Я имею в виду Японию, Китай. Там тоже колоссальную роль играет специфическая система ценностей. В ее основе лежит рисовая культура. Рис требует колоссальной систематичности труда, тщательности и трудолюбия. В этой культуре сформировалась жесткая иерархия. А чем отличается иерархия с точки зрения конфуцианской морали и этики? Это понимание взаимной ответственности. Человек получает легитимное право быть господином в том случае, если он опекает своих подопечных, своих слуг и рабов. Отец — это господин над сыном, он должен о нем заботиться. На службе начальник в таком же отношении к своим подчиненным. Это помогало людям выжить.

Что произошло дальше? Япония после второй мировой войны прошла довольно далеко вперед по пути индустриализации. В лице крупнейших японских корпораций страна воспроизвела структуру феодальных отношений и использовала ее для создания массового индустриального производства. Примерно то же самое сейчас происходит в Китае, в Сингапуре, то же самое в Индонезии. Они атакуют европейские рынки так же, как в свое время Япония, благодаря тому, что имеют специфическую систему ценностей.

Можем мы воспользоваться этим примером? Нет, не можем. Во-первых, у нас не конфуцианская культура, и воспитывать ее поздновато. Во-вторых, давайте посмотрим, что происходит сегодня в Японии? Япония уже больше 10 лет находится в состоянии кризиса. Та система ценностей, которая позволила японцам использовать достоинства индустриализации для того, чтобы завоевать рынки и поднять на самый высокий уровень благосостояние своего народа, становится препятствием. Почему? Потому что мир переходит в постиндустриальное общество. Первейшей ценностью становится свобода и изобретательность, которая не бывает без свободы. Но в японской системе ценностей как раз свободы и не хватает. И ни одного переворота, который положил бы начало новой научно-технической революции, в Японии не происходило. Пока такие перевороты осуществлялись только в Европе и Америке. При этом не обязательно американцами! Это могут быть те же японцы, могут быть русские, кто угодно, но в Америке. Почему? Потому что колоссальная концентрация интеллектуальной мощи основана на тех ценностях, о которых мы много говорим: свобода, индивидуализм, стремление к успеху...

Во имя страны!

Итак, до Америки мы не дотягиваем, Азия нам не подходит... А вообще, есть ли какие-то позитивные примеры? Есть. Вот, например, Испания, эта метрополия иберо-католической культуры. В 1950 году она по уровню ВВП на душу населения была в таком же положении, как Мексика, Бразилия, и сильно отставала от Аргентины. В Испании был Франко, автор политики автаркии: полная закрытость экономики, опора на собственные силы. Плюс очень специфический национальный характер. Кто такой испанский кабальеро? Это человек, который труд считает позорным. Кабальеро даже если работает, то он делает одолжение. С его точки зрения, только вне работы бывает человек счастливым. Он очень гордый, этот кабальеро, чуть что, он будет кидаться в драку и ни за что ни с кем не хочет искать компромисса.

Испанцы пережили диктатуру Франко. Под давлением США с 1957 года Франко ввел нескольких либеральных министров в правительство, которые с 1959 года начали экономические реформы. Они произвели девальвацию песеты, ввели плавающий курс своей национальной валюты. В результате начался бешеный рост туризма (туризм для Испании — это нефть для России, они зарабатывают 16-17 млрд. долларов каждый год на туризме). Следующий шаг — демократизация. Король Хуан Карлос, который пришел на место Франко, назначил премьер-министром Адольфа Суареса. Суареса все считали консерватором, а он через три месяца принял новый закон о политической реформе. Были разрешены все политические партии, забастовки, полная свобода слова.

В 1978 году была попытка военного переворота, в кортесах появились генералы, они целые сутки держали парламент под прицелом. Но выступил Хуан Карлос, который призвал военных назад, в казармы, и руками генерала Миладо была проведена военная реформа, примерно то, что сейчас хотим сделать мы. В этом же году Суарес получил большинство на выборах. Тем не менее для большинства в правительстве ему не хватало нескольких голосов.

Составлять коалицию с коммунистами и социалистами он не хотел, это было бы примерно то же, что и объединение Зюганова и Гайдара. Суарес предложил коммунистам, социалистам, профсоюзам и военным: "Давайте заключим на какое-то время договор, национальное соглашение о том, что мы будем делать для того, чтобы поднять экономику нашей страны. Мы договоримся, что зарплата не вырастет больше, чем на такую-то величину, что кредиты будут ограничены следующим образом, что бюджет будет сбалансирован, что будут соблюдаться права граждан в каких-то пределах". И это соглашение было заключено и получило название "пакт Монкло". Так называется дворец, в котором в Испании заседает правительство. Пакт Монкло стал одним из самых успешных случаев реализации реформ на основе национального согласия.

А ведь противостояние в Испании было страшное: они ненавидели друг друга. Мы знаем, что франкисты убили Гарсия Лорку, но мы не знаем, сколько людей убивали коммунисты и республиканцы. А они, между прочим, десятками тысяч уничтожали монахов и священников только за их сан. И в какой-то момент всем политическим силам предложили все забыть во имя того, чтобы Испания жила дальше. Итог: сегодня ВВП Испании составляет около 20 тысяч долларов на душу населения. Очень прочная национальная валюта, очень уважаемая страна. В Испании осталось много самобытного, тем не менее базовые ценности были изменены: испанцы стали европейцами.

Для чего мы сейчас об этом говорим? Нужно понять, что для России ценности не будут непреодолимым препятствием. Мы находимся от протестантской этики не дальше, чем Латинская Америка, и ближе, чем Испания с ее иберо-католической культурой. Но что нужно делать, чтобы в обществе появилась новая система ценностей? Совершенно ясно, что не нужно принимать никаких постановлений и законов. Гражданское общество не строится по ранжиру, оно возникает, если ему не мешают. Я думаю, что нам просто нужно делать примерно то же, что делалось в Испании. Нужно доводить до ума либеральные реформы. Те реформы, которые запланированы, должны быть завершены, причем в демократическом, а не в бюрократическом варианте. Второе: демократизация. У нас сейчас сформировалось очень потребительское отношение к демократии. "Мы уже видели этих дерьмократов", "они нахапали все", "что дала демократия народу?"... Демократия в России стала ругательным словом. Но, когда вы спрашиваете конкретно у людей, ценят ли они право свободно выехать за рубеж, от этого они отказываться не хотят. А право неприкосновенности жилища? Да, это мы ценим. А то, что вы можете получить землю и квартиру, и что это ваша собственность, и у вас никто не имеет права это забрать? Да, это хорошо. Мы за это будем стоять стеной.

Мы должны понять, что в условиях постиндустриального общества мы не сможем быть конкурентоспособными, если мы не будем свободными. А демократия — это просто правила поведения свободных людей в свободной стране. И последнее: гуманизация. Вы скажете, что гуманность всегда была важна, почему вы только сейчас о ней заговорили? Я глубоко убежден, что мы сейчас оказались в такой точке, когда принципиально важно создать обстановку доверия. Изменить ситуацию таким образом, чтобы меньше был разрыв между бедными и богатыми. Чтобы люди ощутили, что более справедливо стали принимать решения в суде. Чтобы мы сами стали своих окружающих больше уважать, стали бы более солидарными, более сострадательными, чем раньше. К сожалению, наша революция оказалась очень жестокой эпохой, и без жалости, без солидарности не сможем стать процветающей страной.

Материал подготовлен при содействии "Клуба региональной журналистики".  

Дмитрий ЛЮСТРИЦКИЙ, Иркутск. "Восточно-Сибирская правда", №78, 23.04.2003 г.